Бальб лишь умозрительно представлял себе тот удар и ту внутреннюю ломку, которую испытывали люди, привычные повелевать, а потом угодившие в рабство, например жрецы. Но он был умным человеком и понимал, что если передавить в самом начале, то такого раба можно непоправимо сломать. Он видывал могучих дикарок, изначально способных вогнать в дрожь закаленного легионера и превращавшихся буквально в безвольные тряпки, если им слишком ретиво внушали все тонкости их нового положения.
Такие сломленные существа были негодным вложением денег.
— Послушай, — сказал он, смягчая свой тон едва ли не до отеческого. — Жизнь на самом деле не так плоха, как ты, похоже, решила.
Тут Лисандра цинично вскинула бровь, но Луций предпочел этого не заметить.
— Я позвал тебя сюда, чтобы расспросить, откуда у тебя столь необычное боевое искусство, но теперь все сделалось очевидно…
Тут ланиста слегка блефовал. Ничего ему было не «очевидно». Он просто знал, что в некоторых религиозных сектах было принято учить жриц ритуальному искусству боя, и про себя помножил это на легендарную воинскую историю Спарты. По всему получалось, что именно тамошние уроженки должны были преуспевать на таком поприще.
— Ты с легкостью сумела выжить и победить в своем первом поединке, — продолжал он.
Ледяной взблеск гордости в глазах девушки подсказал ему, что он нащупал правильный путь.
Бальб широко развел руки.
— Я, знаешь ли, не живу сразу во всех домах, которые ты могла здесь заметить. Казармы, расположенные напротив этого здания, предназначены лишь для новых девушек и скверных бойцов. Лучшие живут совершенно иначе. Своих самых ценных гладиатрикс я содержу в роскоши.
Положим, это было некоторое преувеличение, но после грязного казарменного закутка самый захудалый домишко кому угодно показался бы Золотым дворцом Нерона.
Но Лисандра смотрела на него с плохо скрытой насмешкой.
— Так ты хочешь удержать спартанку в рабстве обещанием изобилия? — заявила она.
Бальб внутренне содрогнулся. У нее, кажется, на все был готов ответ!
Он попробовал зайти с другого конца:
— Отличный боец получает подарки от публики. Воительница может довольно скоро разбогатеть.
Ланиста сделал паузу и добавил:
— Достаточно для того, чтобы выкупиться на свободу.
Губы Лисандры сошлись в одну прямую черту.
— Ты предлагаешь мне выкупить то, что и так мое по праву рождения!
Бальб пожал плечами.
— Надежда невелика, — сказал он. — Но тем не менее это — надежда. Большего я тебе все равно дать не могу.
Последовало долгое мгновение тишины, потом Лисандра сказала:
— Мои сестры выкупят меня на свободу, если мне будет позволено написать им письмо.
По жилам ланисты разбежалось тепло. В голосе этой особы он расслышал просительную нотку и понял, что победил.
Этот гордый ротик явно не привык произносить просьбы!.. Есть ли удовольствие, равное тому, которое ощущаешь, навязывая свою волю подобной гордячке? Приятно наблюдать, как вчерашняя свободная и надменная женщина постепенно превращается в рабыню, а из нее — в гладиатрикс. Сколько таких уже поглотили ненасытные жернова арен, но каждая новая невольница была своего рода вызовом, и это поддерживало в нем вкус к жизни. Смотреть, как сдаются гордые души вроде этой спартанки, — вот она, радость бытия!
Бальб сделал вид, будто раздумывает над ее словами, но на самом деле пропустил их мимо ушей. У бойца не должно быть надежды на то, что его — или ее — кто-нибудь когда-нибудь выкупит. Это, знаете ли, расхолаживает. Мысль о том, что свободу можно получить как-то иначе, не завоевав ее мечом на арене, была бы губительна не только для его школы, но и для всей профессии в целом. Именно этим и объяснялось существование клятвы. Новички, правда, еще не успели ее принести, ну да это дело наживное.
— Этого я сделать не могу, — проговорил он вслух, придав голосу точно отмеренную нотку сожаления. — Если я соглашусь на это ради тебя, то должен буду предоставить такое же право и всем остальным. У меня очень скоро не останется времени для других дел, кроме как разгребать бесконечные прошения от всех и каждого. Моя школа очень быстро заглохнет, я разорюсь, на том все и кончится. Так что не могу, хотя мне и жаль.
Бальб соврал и стал ждать, как отреагирует девушка на эти слова. Она была явно непривычна к обману и не умела хитрить. Все ее чувства совершенно явственно читались на лице. Ланиста уже много раз видел подобное. Сперва смятение, потом гнев и наконец — этот характерный взгляд животного, загнанного в угол.
Морщины еще не коснулись алебастрового лба спартанки, но, надобно думать, в это самое время жестокий жизненный опыт метил шрамами ее душу.
— Иди! Пора приступать к занятиям, — сказал он сухим деловым тоном. — У тебя неплохие задатки, но надо еще очень и очень многому научиться.
Лисандра выпрямилась, став еще выше. В глазах девушки снова полыхнула гневная, самонадеянная гордость.
— Научиться? — прошипела она. — У кого? У этих твоих… любителей? Вот уж не думаю…
Не дожидаясь, чтобы он позволил ей удалиться, спартанка повернулась и вышла из комнаты.
Бальб проводил ее глазами. Она одновременно забавляла его и возбуждала понятное любопытство. Да, последнее время боги были явно благосклонны к нему. Его девочки все уверенней завоевывали любовь зрителей. Денежные поступления делались все обильней. Гречанке предстояло сделаться великолепным дополнением к его «конюшне», настоящей курочкой, несущей золотые яйца. Ланиста решил подробнее разузнать об этом религиозном союзе, к которому она, оказывается, принадлежит.
Девушки вроде Лисандры помогали ему, что называется, не терять нюх. Ведь при таком образе жизни, как у него, того и гляди все на свете может наскучить.
Луций неожиданно рассмеялся, крепко потер ладони и призвал к себе Эроса.
Она не заплачет…
Просто потому, что спартанке не следует плакать.
Но слезы жгли ей глаза, норовили выплеснуться наружу, и девушка до скрипа сжимала зубы, чтобы этого не допустить. Она покинула виллу Бальба, упрямо выставив челюсть, и отправилась обратно на площадку для упражнений. Хорошо было уже то, что самообладание не изменило ей прямо на глазах у ланисты. Нет, она нипочем не поддастся отчаянию, встретит свою судьбу, явив мужество и твердость духа, которую в ней воспитывали с младенчества!
Так твердил разум Лисандры, но сердце кричало, требовало выпустить чувства наружу.
Школа кругом спартанки шумела сотнями голосов. Никто не замечал ее отчаянной битвы с собой. Тут и там крутились и скакали женщины, занятые постижением боевого искусства, и черты их лиц расплывались перед Лисандрой, затуманенные непролитыми слезами. Она решила остановиться, немного перевести дух и покрепче взять себя в руки, но именно в этот момент ее решимость рассыпалась в прах. Лисандра с размаху села на корточки. Черные волосы упали ей на лицо, а душевная боль ринулась наружу неудержимыми слезами. Они текли по лицу и капали наземь. Каждый судорожный вздох будто рвал сердце на части.
