ни Фив. Длительное почитание греками этих могил выглядит как ошибка. Или же названия более поздних городов перенесены из других мест, где, действительно, происходили легендарные события. А греки, начавшие почитать древние захоронения только после «темных веков» (с VIII века, к которому относятся самые ранние сведения, дошедшие до нас), присвоили себе чью-то историю, обратив ее в мифологию. Вполне возможно, они имели представление о микенских богах и героях, но крах микенской цивилизации разорвал традицию преданий, и множество исторических событий было просто забыто. Греки зачастую приносили жертвы безымянным героям. И это значит, что героический культ оказался в прошлом – отделенным от известной нам истории Эллады, по крайней мере, несколькими поколениями.
Иной вариант объяснения хронологических нестыковок – приписывание древним могилам имен известных героев недавнего прошлого, которые могли быть похоронены в других местах. Как отмечал Шпенглер, особенностью греков было отсутствие исторического мышления, отчего даже недавняя история становилась мифологией со всеми особенностями мифологического изложения (одновременное присутствие в разных местах, отсутствие логичного биографического сюжета, сочетание противоречивых функций и т. д.). Гомер знает в основном лишь отцов своих героев. Фукидид не обнаружил до своего времени ничего впечатляющего, никакой крито-микенской эпохи – только варварство и мифы, которые он в своем изложении греческой истории стремился игнорировать. Остается предположить, что «лживые» аэды как раз и принесли грекам повествования о предшествующей цивилизации, которые те приняли как собственную предысторию, выраженную в мифологических и героических сюжетах.
Неполнота и неясность географических и хронологических аспектов мифологического и поэтического наследия Эллады подтверждается также археологией, представившей значительные находки, не имеющие никаких следов в античных текстах: три дворцовых ансамбля Крита (дворцы Маллии, Като Закро и царская вилла в Агиа Триаде), цитадель Гла в Беотии (по площади – наибольшая из всех микенских цитаделей), поселения в Филакопи на острове Мелос, Акротири на Фере, Айя Ирини на Кеосе и многие другие. Как минимум, из этого можно заключить, что Троянская экспедиция была вовсе не общегреческой. И расшифровка истории по мифам далеко не полна. Можно предположить, что местные мифологические традиции погибли вместе с памятью о породивших их общинах.
Все это не отменяет реальной основы мифов, которая продолжала находить свое подтверждение и после Шлимана, – например, открытием в 1900 году Кносского дворца на Крите (с ним связаны мифы о Дедале и Икаре, Тесее и Минотавре), в 1939 году – дворца в Пилосе («Илиада» размещает в этом дворце «божественного Нестора» – участника похода на Трою). Так, археология подкрепляет общеэллинский миф – надежнее, чем его опровергают местные перетолкования.
Гесиод предлагает набор аргументов против силового захвата имущества, сравнивая его с решениями жадных царей-«дароядцев» (dorophagoi). Народные сказания о наказании за лживые решения переносятся на частное дело. Поэт пересказывает своему брату Персу, присвоившему часть имущества Гесиода, миф о пяти поколениях, последовательно деградирующих до современности – железного века, когда «справедливость» (dike) и «заносчивость» (hubris) столкнулись в непримиримой борьбе. Поражение первого и победа второго – печальный прогноз будущего.
В басне, передаваемой Гесиодом, ястреб хватает соловья – певца (aoidos). Иносказательно сила выступает против истины, земные страсти побеждают божественные установления. Демонстрируя, как возникает несправедливость, Гесиод стремится отвратить от нее тех, кто рассчитывает властвовать несправедливо – ведь на них также обрушится эта напасть, если dike падет. Тогда богиня Дикэ накажет отступников при помощи своего отца Зевса. Лишенные dike будут пожирать друг друга. Это вневременное правило, действие которого мы можем видеть и в наши дни, подается в мифологической обертке, способствующей образному восприятию рациональной идеи.
«Труды и дни» Гесиода отражают общеэллинское представление о том, что города Греции управляются либо по справедливости, либо несправедливо. Отражены общие представления о законности, основанные на божественных установлениях themis. Таким образом, увещевание Перса проходит три стадии: моральные аргументы, мифологические образцы и, наконец, общие принципы законности.
В «Теогонии» Гесиод упоминает богиню Эвномию – дочь Зевса и Фемиды. В стихах Солона Эвномия укрощает лишенных dike, чернит hubris, смиряет нарастание беспорядков, выправляет неправые решения. Так божественное предопределяет земное.
Солон выступает пророком богов, утверждая одинаковую dike для бедных и богатых. Одновременно в фигуре Солона выступает поэт-законодатель, который во многом аналогичен Гесиоду. Как и Гесиод, он встает во взаимоотношения с Музами, которых он молит дать ему богатство и славу, чтобы помогать друзьям и вредить врагам, но не за счет hubris. Он сам является воплощением dike, то есть – представляет мифологизированный образ законодателя, который получает божественную санкцию на свои действия, и тем самым не может не быть поэтом.
Еще один пример поэтического устремления к справедливости – Феогнид из Мегары, который, как и Гесиод, теряет часть имущества, и так же выступает с поучениями общезначимого характера. Он ждет момента, чтобы «испить крови своих врагов» и уповает на поддержку духа diamon, который покровительствует его мести. Возможно, это один из стражей Dike, с помощью которых она карает преступников. Феогнид также молит Зевса дать ему силы на помощь друзьям и на вред врагам.
Солон и Ликург считались подобными богам и почитались в именных культах. Также и Гесиод и Феогнид мечтали о богоподобии, которое им будет положено, если они взыщут с обидчиков по справедливости. И они делают шаг, который должен привести к этому – описывают правильное ритуальное поведение, в котором только и может существовать нравственность. Гесиод конкретизирует множество советов ритуального поведения: не мочиться лицом к солнцу, на дороге, в реки и источники. И здесь – полная аналогия с индийскими «Законами Ману»: не мочиться на дорогу, на ходу или с берега реки, лицом к ветру и огню, глядя на брахмана, на солнце, воду, коров. Индийское имя Ману означает «помнящий». Он держит в уме все правила жертвоприношения. Через слово memnemenos «держащий в памяти, уме» прослеживается лингвистическая связь между индийцами и греками, а также критянами (корень men-/mneh-, созвучие menos/minos – Минос).
Считается, что форма древнегреческого брака была связана с мобильной ролью женщины, которая предполагает перемещение от очага к очагу и заключение экзогамных браков. Но в мифе – иное правило. Богиня Гестия, покровительница семейного очага, олицетворяет неподвижность и законность наследственных прав. Очаг в этом случае – символ отцовства и родовой солидарности. Огонь и очаг олицетворяют также принцип законности и законной царской власти.
Греческий полис получает Народный Очаг, который помещался в prutaneion («пританий, председательское здание»). В Афинах считалось, что власть архонтам дается Общим Очагом, и их заседания проходят в притании. Сама сущность человека – порождение очага. Этимология греческого anthropos, άνθρωπος происходит от угля – (др. – греч. ἄνθραξ «уголь; карбункул»). Первый человек – он же и первый царь, порождение очага, от которого идет первородство по мужской линии – первородство
