– Есть сигнал, гер лейтенант! – выкрикнул радист. – Есть сигнал!
– Включай! – резко приказал Шварцкопф диверсанту, застывшему возле «адской машины». – Упустим!
В следующую секунду в середине состава, как раз под спальным вагоном, в третьем купе которого Бертольд Франц Дельбрук, довольный собою, начал взмахивать руками и приседать, выполняя упражнения утренней гимнастики, вспыхнул ослепительно яркий сноп огня, вагон странно дернулся, переломился, затем раздался оглушительный взрыв, потом треск, грохот, скрежет металла...
– Есть первый эшелон! – весело сказал Людвиг Шварцкопф, открывая счет диверсионным актам.
Разве мог командир абвергруппы предположить, что, пуская под откос пассажирский поезд, он наносит урон не только русским, но и своему фатерланду, выбивая из рядов абвера опытного разведчика, перечеркивая его многочисленную работу и уничтожая выкраденный им важный государственный секрет. Ведь опытная установка многоствольной реактивной артиллерии, при испытаниях на подмосковном полигоне первым же залпом заявила о рождении нового могучего оружия... Когда им, немцам, удастся заполучить то, что было так легко и быстро уничтожено лейтенантом Шварцкопфом?
1
Лес стоял вокруг сумрачно-темный, малознакомый и в то же время спасительно родной. Он укрыл их, приняв в свою чащу, спрятав от врагов. Как они добежали сюда, как забрались в спасительные дебри, Сергей не помнил. Но, главное, добежали, вырвались из огненного кольца. А точнее – прорвались. Даже не верилось, что остались живы. И как будто бы попали сразу в другой мир, в другую жизнь, в прошлую довоенную жизнь. Во вчерашний день. Без грохота артиллерийской канонады, без оглушительных разрывов авиационных бомб и гулкой трескотни пулеметных и винтовочных выстрелов, криков команды и стонов раненых... Все осталось где-то там, позади, словно ничего подобного и не было. Исчезло, словно кошмарный сон. Сергей так и подумал «словно кошмарный сон». Дался ему этот сон!
Сергей криво усмехнулся и мысленно ругнул сам себя. Мальчишкa! Двадцать два года от роду, в зеленых петлицах алеют лейтенантские кубари, вторую неделю находится в сплошном огненном вихре, хлебнул войны, что называется, под завязку и все еще не разучился думать черт знает о чем. Пора, давно пора бы стать серьезнее. Никакого кошмарного сна не было, и он ему никогда не снился. А была самая что ни на есть отвратительная кошмарная явь, о которой и вспоминать не хочется. Но он, Сергей Закомолдин, лейтенант пограничных войск, помнит все, каждый день и каждый час, начиная с того кошмарного июньского воскресного рассвета...
Закомолдин вытер ладонью пересохшие губы. Во рту стояла неприятная горьковатая сухость, чем-то похожая на ту, какая обычно возникала у него к концу долгой напряженной тренировки, или перед финишем на марш-броске, или в последнем третьем раунде боксерского боя. Только здесь не было угла ринга с табуреткою и с подушкою, на которую можно опереться спиною, и каната, толстого белого, на который можно было бы опустить уставшие руки. Не было и тренера, который протянул бы кружку с водою, да вытер бы лицо влажным полотенцем. И дал бы совет, как дальше вести поединок. Как одолеть противника и закончить бой в свою пользу. Ему, тренеру, со стороны виднее, он уловит и сильные и слабые стороны соперника, может быстро оценить обстановку и найти пути к победе...
Сергей заставил себя приподняться с земли. Подтянул ноги и, опершись о мшаник, сел, откинувшись телом на шершавый ствол сосны. Вокруг стояла упоительная тишина, какая только может быть в глухом лесу, и она, после бесконечного грохота разрывов и лихорадочной стрельбы, казалась ему гнетущей и тревожной. Он чутко и напряженно вслушивался, стараясь уловить еле заметные признаки опасности. Но вокруг было тихо, и только изредка перешептывались кроны деревьев, когда поверху пробегал легкий ветерок. Сергей сел ровнее и продолжал нервно вслушиваться. Голова его, отяжелевшая от бессонных ночей, от боя, словно с похмелья, клонилась к земле, глаза сами собой узились, готовые закрыться, и ему очень хотелось снова повалиться на землю и лежать, лежать до команды «подъем». Хотелось, чтобы рядом находился кто-то, старший по годам и званию, чтобы он взял на себя все заботы и командирские обязанности. Но Сергей Закомолдин знал, что рядом нет никого старшего. Нет и тренера. А бой идет не боксерский и не на ринге, а самый настоящий, без перерывов на раунды, и никто ему сейчас не подаст совета и наставлений, всю ответственность надо принимать на себя. Вместе с ним вырвалось несколько пограничников, и они, обессиленные и уставшие, едва он подал команду, вернее, выдохнул слово «привал», попадали на траву, повалились под кусты...
Закомолдин сидел с закрытыми глазами, вслушиваясь в убаюкивающую тишину леса, и в странном полусне, полузабытьи, как в зыбком тумане, воскресало все то, что с ними произошло всего каких-то несколько часов тому назад, когда пограничники пошли на отчаянный прорыв. Их было около двухсот бойцов, измученных боями. Командовал прорывом сам майор Курзанов, командир пограничного отряда. Уже не было у них ни пушки, ни пулеметов, да и патронов осталось несколько сотен, по дюжине на винтовку. Лейтенант Закомолдин со своей группой прикрывал отход. Все, что случилось прошлой ничью, вернее, после полуночи, когда по сигналу майора пограничники ринулись на прорыв, сплошным горячим туманом плыло в сознании Закомолдина, и, по всей вероятности, нужно время, чтобы восстановить в памяти все детали, всю цепь событий, припомнить все пережитые подробности и разобраться в них. Но эти детали и подробности сейчас его мало интересовали. Он счастливо думал о главном: прорыв удался, они вырвались из кольца. Это главное для него было бесспорным. Одолели заслоны, сломили сопротивление и с боем, с ходу преодолев шоссе, по которому нескончаемым потоком двигались фашистские войска, пробились к спасительному лесному массиву, который, как он знал по картам, тянулся на сотни километров на север и на восток. Военное счастье улыбнулось им. В последние мгновения и его, Закомолдина, сильно поредевшая группа прикрытия, успела перемахнуть через шоссе, одолела огненный барьер...
Сергей отчетливо помнит пульсирующие трассы, которые многочисленными линиями перечертили ночную темноту, и ослепительно яркий свет ракет, осветивших все вокруг до мельчайшей травиночки, и безысходное состояние, пережитое им в те критические минуты, пока из последних сил преодолевал заросли кустарника и углублялся в спасительную темноту леса, надеясь за деревьями укрыться от жалящей паутины огненных трасс. Бежал в темноте, как слепой, на ощупь, вытянув руку, падал, поспешно вставал и спотыкался о корни, пни, продирался сквозь заросли жестокого ельника и кусты можжевельника, натыкался на стволы, на колючие ветви. Рядом бежали те, кому удалось прорваться... А сердце бухало в груди, стучало кровью в висках, повторяя одно-единственное слово: жив! жив! жив!.. Спасся!.. Спасся! Не подкосило осколком, хотя вокруг грохотала и дыбилась от разрывов земля, уберегся и от пули, хотя они роем проносились совсем рядом, порой обдавая мгновенной жуткой теплотой разогретого металла... Только радости почему-то он никакой не испытывал, ее было совсем мало, а в его возбужденном сознании жила, заглушая собою, придавливая все другие чувства, одна занозисто острая боль огромного несчастья, одной большой непоправимой беды, которая обрушилась на заставы, на пограничный отряд, на другие отряды и воинские части, а они не смогли удержать границу в неприкосновенности и пустили эту самую большую беду в глубь своей страны... Того, что случилось, почему-то никто никогда даже и не пытался предвидеть.
