— Да, очень логичное и, возможно, единственно правильное предположение, — отозвался Резчик.
Каждый из стоявших в глубокой пещере Муравейника молчал, пытаясь свыкнуться с открывшейся удивительной истиной. Теперь они видели перед собой не копию, а подлинное послание, пришедшее из глубины веков, со Священной горы. И реликвия, распадаясь, в буквальном смысле открывала им нечто новое и… говорила с ними.
— Он указывает нам путь, — произнесла Цзян. — Сначала появляются две эти женщины…
— Кстати, они как-то странно одеты, — проговорил Конфуцианец.
Замеченное им укрылось от внимания остальных. Цзян подошла к Бивню и внимательно осмотрела фигурки.
— Взгляните на их ноги! — ошеломленно проговорила она.
Крохотные ноги одной из женщин были забинтованы. Это, а также наряд в пекинском стиле, красноречиво говорило о ее благородном происхождении. Женщина явно принадлежала к маньчжурской аристократии. На второй было одеяние куртизанки с широким кушаком, какой обычно носили хозяйки привилегированных борделей. Точно таким же, какой сейчас осторожно поправила под плащом Цзян.
— Что все это значит? — осведомился Убийца.
— Это значит, что пришло время, когда на первый план должны выйти женщины, — констатировала Цзян. Она вновь присела возле Бивня, чтобы лучше рассмотреть его. Затем повернулась и взглянула на Резчика:
— Надежно ли охраняют Бивень?
Ее вопрос удивил всех, кто находился в пещере.
— Почему ты спрашиваешь об этом? — вздернул брови Резчик.
— Потому что маньчжурская женщина в пекинском платье держит в руке меч.
* * *
В летнюю полночь вдовствующая императрица стояла, опершись на свой церемониальный меч, а мимо нее проходила процессия, отдавая ей почести и принося дары.
«Какое убожество!» — думала она, вспоминая тот день, когда еще девочкой принимала почести в первый раз.
Тогда в основе церемонии лежали не только дань традиции, но и страх. В те времена династия Цин находилась в расцвете могущества, а не была высохшим скелетом, который рвут на части европейские стервятники.
Императрица кивнула, когда делегация из Аннама возложила на возвышение перед ней несколько больших бивней нарвала, и одобрила дар, едва заметно пошевелив пальцами, унизанными перстнями. Затем вперед выступил представитель Бенгалии и преподнес маньчжурской правительнице большую шкатулку с изумительной инкрустацией. Расстегнув медные застежки, он открыл крышку шкатулки. На бархатной подушечке лежали три громадных рубина. Императрица всегда была неравнодушна к рубинам, но сейчас, к собственному удивлению, не могла оторвать глаз от даров из Аннама. Подняв церемониальный меч, она прикоснулась им к тупому концу одного из бивней. Острие меча уткнулось в кость. В мозгу императрицы словно взметнулась какая-то вспышка, а из тайников памяти всплыли слова «длинный и изогнутый», и с губ ее сорвалось невнятное хриплое бульканье. В ту же секунду царедворцы метнулись к ней, озабоченно вопрошая: «Что вы сказали, ваше величество?», «Чего изволите, ваше величество?» Десятки бессмысленных вопросов преследовали только одну цель: оправдать существование в Запретном городе лизоблюдов, которые их задавали. Она отвернулась от этих дураков и приказала позвать главного евнуха Чэсу Хоя.
— Что вам угодно, госпожа? — почтительно спросил Чэсу Хой.
Императрица указала мечом на бивень и снова воткнула в него острие.
— Могу ли я чем-то помочь вам, госпожа? — непонимающе повторил Чэсу Хой.
— Не помочь, — подумав, ответила она.
— Что же тогда, госпожа?
Императрица посмотрела на мужчину, почти ее ровесника. Он был единственным старым человеком, которого она подпускала к своей августейшей особе.
— Как, по-твоему, какую историю придумал бы Сказитель об этом бивне?
Первым, что пришло в голову Чэсу Хою, была мысль о необходимости немедленно связаться с находящимся в Шанхае Резчиком.
— Я не столь сведущ в истории, как Сказитель, — отбросив опасения, проговорил он. — В этом отношении я, как вам известно, ближе к летописцам древности.
Ей это было и впрямь известно.
— Остались ли еще Сказители? Когда дело касается легенд, от Летописцев мало проку.
— Легенд, госпожа?
— Да, легенд. Легенд о резном Бивне.
* * *
— Меняют ли две эти женщины наши роли в осуществлении Пророчества? — спросил Убийца.
Подобный вопрос вертелся на языке у каждого из них. Все они знали, что Белые Птицы на Воде уже прилетели и Тьма, которую они принесли с собой, сгущалась на протяжении многих лет. Но было ясно также и то, что оставался еще один шаг, а может, даже несколько шагов, спрятанных пока в закрытом портале. Именно они отделяли Белых Птиц на Воде от строительства Семидесяти Пагод.
Под властью фань куэй Шанхай превратился в кипучий торговый центр, и каждый раз, когда в сельской местности происходили беспорядки — а случалось это с завидной регулярностью, — приток в город новых поселенцев возрастал троекратно. Теперь в городе имелось более чем достаточно рабочих рук для строительства Семидесяти Пагод, но не была построена ни одна. Вдоль Хуанпу росли массивные здания, в которых сосредоточилась власть европейцев и американцев, но вовсе не пагоды. Хотя Шанхай был фактически построен потом и кровью китайцев, им самим за пределами Старого города принадлежали лишь считаные строения. Вторым по прибыльности бизнесом в Шанхае являлась недвижимость, но ее, как и самый доходный бизнес — продажу опия, — целиком контролировали фань куэй. Зажиточные переселенцы из Нинбо и Кантона положили начало собственному архитектурному стилю, возводя дома с традиционными внутренними двориками и палисадниками, отделяющими здания от дороги. Они получили название «шикумен», или «каменные ворота», благодаря тому, что вход в такой дом обозначался воротами и каменными арками. Новые, более дешевые дома, выходившие на узкие внутренние проезды, назывались «лилуны», и очень немногие из них могли предложить своим обитателям такую роскошь, как санузлы и электричество. Но большинство неимущих китайцев в Шанхае не могли и мечтать о шикуменах и даже о лилунах. Это были бедные крестьяне, спустившиеся на лодках по Великому каналу, а затем — по Янцзы. Они бросали якорь в мутных водах Сучжоухэ и жили в своих лодках. Если лодка начинала гнить — либо от старости, либо из-за нечистот, которые в огромном количестве сбрасывались в реку, семья вытаскивала лодку на берег и… продолжала жить в ней. Когда же лодка окончательно разваливалась, из оставшихся досок бедняки сооружали хижину и поселялись там. Шанхайцы с присущим им злым сарказмом называли эти сооружения «гуньдилун», или «катящиеся по земле драконы». Суть шутки заключалась в том, что слово «лун», дракон, означало также и клетку.
