Случайным резким движением она опрокинула свою чашечку с кофе. Сергеев вскочил, чтобы помочь, но она быстро подобрала черепки и, сконфуженно улыбаясь, положила их перед собой на столик.
— Видите, какая я неловкая!.. Хорошо еще, что я не хирург. Многих бы, наверное, зарезала, — рассмеялась она, справившись со смущением.
А он смотрел на ее ярко порозовевшее лицо, на ее блестящие, ставшие по-детски тревожными глаза и, невольно любуясь ею, подумал:
«Умная, милая женщина… Разведенная… может быть, даже обманутая. Но какая же она, в сущности, еще девочка! Сколько ей лет?»
И на этот раз мысли их странно совпали. Стирая с края стола салфеткой разлитый кофе, Таисия Петровна, смеясь, сказала:
— В двадцать четыре года я такой же увалень, как в первом классе гимназии. Простите меня.
— Со мной это тоже бывает. Конфликт человеческих чувств с бездушными вещами, — пошутил весело Сергеев.
Не желая звать вестового, он вышел из кабинета, принес новую, точно такую же чашечку с японским рисунком и налил в нее свежего кофе. Карие глаза Кадниковой следили за ним задумчиво и пытливо.
— Почему так бывает, — спросила она внезапно, — встретились мы с вами первый раз в жизни, а вы для меня уже почти родной человек?.. Скажите, может быть, вам неприятна моя излишняя откровенность?
— Напротив. Я сам человек достаточно искренний и радуюсь, если встречаю это в других.
— Да? — произнесла она с прежней задумчивостью. — Но ведь можно быть искренним и не быть откровенным. Разве это одно и то же?
— Пожалуй, что нет.
Таисия Петровна молча выпила кофе, слегка отодвинулась от стола и сидела так несколько минут, притихшая и взволнованная, охваченная противоречивыми чувствами, которые вызвал в ней этот короткий, прямой разговор с мало знакомым ей лейтенантом. Она упрекала себя за болтливость, за глупую доверчивость и в то же время была довольна, что держится с ним именно так.
Сергеев искоса смотрел на нее, по-прежнему любовался ею и тоже молчал. Внезапно она встала со стула, легким движением поправила платье и резко, по-мужски, протянула руку.
— Прощайте… Мне пора… Может быть, больше никогда не увидимся.
— Этого бы я не хотел, — сказал он просто. — И, кроме того, вы же должны прописать мне лекарства, иначе доктор Акинфиев вас разбранит за невнимание к его больному, — смеясь, повторил он ее слова.
Она ничего не ответила. Крепко пожала руку и вышла.
Глава 2
БЕСПОКОЙНЫЙ АДМИРАЛ
В кабинете адмирала Макарова сидел начальник штаба князь Ухтомский. Адъютант положил перед Степаном Осиповичем корректуру его «Морского сборника».
— Пойдет в ближайшем номере, ваше превосходительство, под названием «Броненосцы, или безбронные суда», — произнес он почтительно, с довольной улыбкой.
Макаров прочитал несколько строк.
— Воображаю, какой шум поднимется на Дворцовой площади!.. Но что ж делать? — сказал он, помедлив. — Долг наш смелее брать из жизни все новое.
— Все ли? — иронически спросил Ухтомский, относившийся в душе к своему начальнику как к удачливому выскочке из простонародья.
— Ну, конечно, то, что полезно, — ответил адмирал, продолжая внимательно просматривать корректуру. — Н-да, князь… для того чтобы чему-нибудь научиться, недостаточно присутствовать при событии, надо суметь извлечь из него нужное, основное. По этому поводу адмирал Лазарев так отозвался об одном много плававшем, но тупом офицере. Показав ему на свой сундук, он сказал: «Вот этот сундук сделал три кругосветных путешествия, а так сундуком и остался».
Порозовевший от такого ответа Ухтомский поспешил перевести разговор на другую тему.
— Привыкли мы уже к определенным типам кораблей, — отозвался он неуверенно, отводя глаза в сторону. — Да, пожалуй, для ваших новинок и конструкторов не найдем.
— Что-о? — живо переспросил Макаров. — Это в России-то не найдем конструкторов? Да ведь почти в каждом русском таится самобытная сила искания. Нет только подходящих условий, чтобы развернуться вовсю. А разворачиваться надо. Особенно в деле кораблестроения. Мы же прекрасно понимаем, что нас ожидает завтра. Сговор Японии с европейскими островитянами принимает весьма осязаемые формы.
— Значит, надо строить маленькие корабли? — произнес Ухтомский. — Миноносцы?..
— Обязательно. Быстрые, увертливые, стремительные.
Семенов одобрительно склонил голову.
Князь Ухтомский ядовито заметил:
— Да-а… но повоевать, Степан Осипович, за ваши легкие миноносцы вам все же придется. Около августейшего генерал-адмирала упорные люди сидят. Без боя не отступят.
— Что ж, повоюем! — ответил Макаров со спокойствием человека, уверенного в своей правоте.
— Желаю успеха! — откланялся с затаенной усмешкой начальник штаба, направляясь со своими бумагами к двери.
— Ну как, Владимир Иванович, есть еще кто? — спросил Макаров, когда Ухтомский вышел.
— Так точно. Какой-то очень настойчивый негоциант.[3]
— Ну, что делать, зовите.
Вошел плотный мужчина, небольшого роста, во фраке. Оглянулся неуверенно на пустое кресло и торопливо затараторил:
— Ваше превосходительство, я к вам за правдой. Нужно оградить граждан наших окраин от организованного произвола и грабежа.
— Да вы успокойтесь. Сядьте. В чем, собственно, дело?
Мужчина грузно сел в кресло, откашлялся.
— Дело мое и маленькое и большое. Под Юзовкою у меня были угольные копи. Не буду говорить как, но на них я потерял миллионное состояние и, по пословице «чем ушибся, тем и лечись», отправился в тысяча девятисотом году на Дальний Восток; посетил Порт-Артур, Дальний, Корею. Там, на далекой окраине, я убедился, что государство наше страдает многими вековыми болезнями, которые являются национальной катастрофой.
Он поперхнулся на трудном слове и взволнованно вытер платком вспотевший лоб.
— Болезни эти, — продолжал он после глубокого вздоха, — казнокрадство, хищения, продажность — охватывают всех, начиная от тайных советников до регистраторов, ибо каждый хочет питаться, но питаться не для удовлетворения голода, а в силу традиций — до пресыщения, до разврата. Ну, это дело пятое. Шут с ним. С этим мириться можно. Плохо то, что не дают хода лучшим силам государства, способным на частную инициативу, на деятельный, а не канцелярский патриотизм.
— Тэк-с, — протянул Макаров, подбирая бороду в руки и пряча в нее улыбающееся лицо.
А негоциант торопился выкладывать свои сумбурные, сбивчивые мысли:
— Корея и Манчжурия — это ведь не башкирские земли, не Черноморское побережье, которыми мы вольны распоряжаться у себя дома, разделывая их по-своему. Манчжурия как-никак все же часть — и очень большая — иностранной территории, а Корея — независимое государство.
