— Повторю, я не знаю, кто мог совершить подобное. Но тот, кто обвинил в этом меня, лжет. Его слово против моего.
— Согласен, однако его никто ни в чем подобном не обвинял, так что его слово более заслуживает доверия, чем ваше.
Это заявление монаха окончательно показало, что, хотя брат Бернардино де Сигуэнса и не был инквизитором, однако оказался весьма осведомленным о методах ведения дел, когда подозреваемого признавали виновным, если он не мог доказать обратного.
Именно это доскональное знание всех приемов, используемых системой, побудило брата Бернардино остановить допрос, поскольку он прекрасно знал, что, едва жертва останется одна в своей темнице, как растущий в ее душе страх сделает свое дело и доведет ее до отчаяния быстрее любых допросов и пыток.
В начале 1200-х годов папа Иннокентий III учредил Инквизицию в качестве орудия для борьбы с ересью альбигойцев и вальденсов, и в скором времени одно ее имя стало наводить ужас, особенно после неслыханных доселе зверств таких деятелей, как Робер ле Бург, Пьетро Веронский, Иоанн Капистранский, Раймунд де Пеньяфорт, Бернар Гуи и особенно прославленный садист Конрад Марбургский, которым на требовалось много времени, чтобы сломать любое сопротивление и подавить самую сильную волю, ибо всем известно, что с той поры, как Адам и Ева были изгнаны из рая, ничто не ломает человека лучше, нежели чувство полной своей беззащитности перед темной неизведанной силой.
Даже самая богатая фантазия не в силах вообразить все пытки и ужасы, которые представляет себе заключенный в ожидании допроса, ибо творения человеческого ума превосходят даже самую ужасную реальность.
Таким образом, первое посещение монахом доньи Марианы в ее камере должно было посеять первые семена страха перед неведомым, а взошедшие всходы в скором времени расшатают ее волю, сколь бы сильна она ни была. Второе основное правило инквизиторов, которому брат Бернардино считал своим долгом неукоснительно следовать, заключалось в том, что Святой Церкви спешить некуда, так что обвиняемый мог провести в подземелье хоть двадцать лет, прежде чем его осудят и приговорят.
Пленник не мог уповать даже на то, что смерть освободит его от мучений, поскольку нередки были случаи, когда спустя десятилетия после смерти трупы заключенных извлекали из могил для «суда» и последующего сожжения на костре, после чего развеивали пепел по ветру, чтобы их души никогда не обрели покой. Нужно ли говорить, что все имущество заключенного отходило духовенству?
Очень скоро узник приходил к выводу, что вынужден противостоять бесчувственному несгибаемому механизму, не имеющему ни лица, ни души, ни возраста, и несчастный, чувствуя полную свою беззащитность перед системой, впадал в такое отчаяние, что предпочитал признаться во всем, чего они от него требовали, решив, что лучше любая кара, чем долгие годы терзаний и страха перед неизвестностью.
Хотя обычно признание было небыстрым и неполным, вопреки желанию Инквизиции, но тем не менее вскоре ее стали рассматривать как невидимую силу, способную контролировать все аспекты человеческой жизни.
После преобразований, сделанных Томасом Торквемадой осенью 1483 года, Инквизиция стала скорее политическим орудием на службе у испанской короны. На первый взгляд, ее главной целью было решение религиозной проблемы, учитывая тот факт, что значительную часть населения составляли обращенные евреи и мусульмане, однако в действительности Инквизицию использовали как орудие самого беззастенчивого расистского террора.
В 1492 году в Испании произошли три знаменательных события: взятие Гранады, открытие Нового Света и изгнание из страны евреев. В то время как триста тысяч евреев предпочли покинуть страну без права возвращения, оставшиеся пятьдесят тысяч решили остаться, отказавшись, по большей части, притворно, от своей веры и обычаев.
Слишком много всего важного произошло, чтобы недавно рожденное государство смогло контролировать ход событий, и потому неоценимая помощь сильной межгосударственной организации, которой никто не осмеливался перечить, была единственным способом для испанских королей избежать полного фиаско.
Создать единое и сильное централизованное государство на полуострове, где смешалось такое множество самых различных языков, идеологий и верований, без какой бы то ни было политической базы было бы крайне сложно; а потому монархи решили прибегнуть к услугам единственной организации, чьи щупальца успели проникнуть в самые глухие и отдаленные уголки страны, снабдив ее нужными силами и полномочиями, которых ей прежде так не хватало.
Отныне главным врагом, которого Инквизиция призвана была уничтожить, стали уже не еретики-альбигойцы, утверждавшие, что существуют два Бога, Бог Добра и Бог Зла, и не вальденсы, заявлявшие, что богатство и возмутительная роскошь, в которой погрязла Римско-католическая церковь, оскорбляют Христа, а священникам подобает вести жизнь скромную и аскетичную. Теперь, с рождением нового века, Инквизиция направила свои силы на борьбу с врагами короны, независимо от их вероисповедания, расы или состояния.
В какой-то мере это могло гарантировать, что их католические величества Изабелла и Фердинанд не станут вмешиваться в дела Инквизиции и, тем более, вносить какие-то нежелательные изменения в ее структуру; поскольку сами поставили войска на службу Богу, а вернее, потому, что исхитрились поставить войска Бога к себе на службу.
Брат Бернардино де Сигуэнса, обладающий, несмотря на застарелую грязь, вшей и нескончаемые сопли, необычайно ясным умом и широким кругозором, много об этом думал, и теперь, дробным стремительным шагом наворачивая круги вокруг соседнего монастыря, снова и снова прокручивал в голове все увиденное и услышанное.
Ему пока так и не удалось обнаружить руку дьявола во всей этой запутанной истории загоревшегося озера, и бедная перепуганная женщина вовсе не источала зловония серы. Теперь он ощущал растерянность, хотя по-прежнему было полон решимости докопаться до сути дела, в которое в какой-то степени оказался замешан и сам.
Поэтому, закончив скудную трапезу, первым делом он послал за Бальтасаром Гарроте, и принял его тем же вечером в прохладном полумраке монастырской капеллы.
На сей раз Турок явился без ятагана, джамбии и тюрбана, опасаясь, что эти признаки его приверженности мусульманской культуре могут показаться оскорбительными монаху-францисканцу, ревностному католику. Он же стремился показать свою веру и смирение перед Господом, которых в действительности ни в коей мере не испытывал. При этом он вполне сознавал, что и его запросто могут обвинить в ереси и колдовстве, как он сам ложно обвинил в этом невинную женщину.
