И Бэнсона увёз Джек.
Быстро, через час с небольшим вернулись. Вошёл Джек, с лицом ликующим, возбуждённым. (Это было понятно: одинокий плут и воришка попал вдруг в мощную мужскую компанию, и, к слову, не на последнее место). Притопал массивный человек с красной рожей, а с ним вошёл во двор некто невысокий, с капюшоном, с заведёнными в рукава кистями рук. Этот невысокий сразу подошёл ко мне и, учтиво поклонившись, сказал:
– Здравствуй, нападающий на напавших.
– Кто ты? – не без удивления спросил я его.
В ответ он качнул капюшоном. Вытянул руки из рукавов. Печально и тихо пропел колокольчик.
– Лекарь! – я стремительно шагнул и обнял его. – Серый лекарь! Ты так внезапно исчез, там, в Мадрасе, а я так мечтал в команду тебя зазвать!
– Осторожнее надо быть с мечтами, – с улыбкой в голосе ответил мне капюшон. – Они имеют свойство сбываться.
Мы снова сели за стол. Перед трапезой гость прочёл молитву:
– Очи всех на Тебя, Господи, уповают, и Ты даёшь им пищу во благовремении, отверзаешь Ты щедрую руку Твою, и всё живое наполняешь благоволением. Аминь.
И вдруг Ярослав сказал:
– Текст-то не англиканский, а церковно-славянский!
– Так, – кивнул гость. – Я московит, православный. Так и молюсь, речью английской, но на славянский манер.
– Давно ль из России?
– Почти двадцать лет.
– Но как может иностранец так долго жить за границей?
– Границы – вещь бесовская, добрые люди. Их надо затаптывать и стирать. Мы ведь не в Англии и не в России живём. Мы живём на Земле.
Бэнсон сел на тяжело скрипнувший стул.
– Можно ли теперь эту рожу смыть? Лицо стягивает.
– Сейчас сделаем, – откликнулся Джек и проворно ушагал в мезонин.
Вернулись мастера паутины.
– Всё тихо, спокойно, – сообщил Робин. – Дюк из казарм почти сразу уехал. Во всех тавернах пьют за доброту короля нашего Георга.
Лицо Робина, как и у Джека, светилось счастьем.
Были обновлены закуски и блюда, и как птички, похорошевшие перед весной, сели у дальнего края стола две парочки: Готлиб с Симонией и Робин с Анной. Подняв кружку с вином, я сказал:
– За успешный визит Ричарда к юной даме.
Ну да, ну да! Если бы створка ворот снова стукнула, и во двор вошли скорбная и прекрасная женщина в чёрном траурном платье, и алкающий пути искупления запятнанный преступлением рыцарь, и с напряжением чувств соединили бы перед нами свои судьбы – ах, какая бы была пастораль! Нет. Не вернулся во двор Ричард, и не сопроводила его молодая вдова. Так мы и выехали из двора Сиденгама без них.
Первым, с зажжёнными дорожными фонарями, вдоль и без того хорошо освещённой улицы покатил экипаж Стэнтока. Стэнток и правил, показывая дорогу к «Девяти звёздам». В экипаже находилась его семья – жена и дети. За ним встроилась одна из купленных нами «овощных» карет, мой подарок Робину с Анной, Робин же и держал вожжи. За ними мы поставили карету Симонии (разумеется, уже без гербов), в которой устроилась Симония, а Готлиб правил. И последним катил большой чёрный экипаж, в котором сидели я, Бэнсон, лекарь и Ярослав. На кучерском сиденье расположился Робертсон. В сёдлах – пять теней Вайера, – нет, теперь уже Джека, – и четверо русских. Девять всадников сопровождали солидный ночной эскорт, а всего было нас – двадцать два человека.
Проводил нас прощальным, над кромкой ворот, взглядом Джек. Слез с чурбачка перед воротами. Подошёл, погладил оставленную в его собственность вторую «овощную» карету. Вошёл в дом и крепко запер новенькую, с добротной оковкой входную дверь. Прошёл к камину, сел в такое уютное старое кресло, и стал мечтать о встрече и для себя – чтобы появилась в домике Сиденгама преданная ему женщина, – хлебнувшая нищеты, а потому горячо благодарная за изобильный достаток, не очень старая, хозяйственная, милая, и чтобы улыбчивая, и чтоб певунья, так чтобы можно было сидеть у огня камина, неторопливо и многозначительно рассказывать о своей службе тайному всесильному братству, и изумлять её, и разжигать её любовь к себе её восхищением, и чтобы оба чувствовали присутствие крепко запертой кладовой, в которой напасено провизии на год – и для себя, и для коней каретных, сундуки, бочки, посуда новая, и говорить изредка – что всё это теперь для неё, её собственность, хвалить её хозяйственность, на рынок вместе по пятницам, целовать ей ручку перед обедом, и поджимать в кресле ноги, когда она моет пол, и прикипеть к ней пожилым своим сердцем, очень и очень мало в жизни видевшим ласки, и сапоги новые купить со шпорами с позолотой.
Ах, осторожней с мечтами, мой добрый Джек, везунчик, предводитель теней, храбрый нахал, одинокий бродяга, осторожней с мечтами. Слышал же – они имеют свойство сбываться.
Проехали до окраины Плимута. Здесь ненадолго остановились: Анна перешла к Симонии, и Робин направил опустевшую карету к дому Анны, чтобы забрать сундук с накопленными ею за пятнадцатилетнюю бедность вещами. (Анна призналась потом, что у неё не было сил ещё раз увидеть дом, в котором она столько лет лила слёзы).
Так, вытянув в ровную линию горящие фонари, стояли мы, ждали в молчании. Вдруг Робертсон сверху сказал:
– Ну-у, не может быть!
Я быстро раскрыл дверцу (и все в эскорте пошевелились, тихо металл где-то звякнул) и встал на ступеньке кареты, устремив взгляд по жесту Робертсона. И увидел, что в тёмном маленьком переулке почти бегут две фигуры. Через минуту они были уже в свете наших фонарей, и я спрыгнул со ступеньки и шагнул к ним навстречу.
– Я подумала – что меня ждёт? – проговорила, задыхаясь, женщина в чёрном, до удивления юная, почти девочка. – И прежде-то, все эти три года… втайне от всех… мечтала в монастырь… Потому что – что меня ждёт?..
– Я рассказал ей, – тренированно-ровно дыша, проговорил Ричард, – кто были люди, кому я служил, и к каким людям зову сейчас.
Ничего не успел я ответить. Рядом стояли уже Симония с Анной, и Симония, схватив и крепко сжав ручки в траурных чёрных перчатках, воскликнула:
– Вы правильно сделали, милая, милая!
И, как две птички, возвращая выпавшую из гнезда, подвели юную даму к карете Симонии, и в ней вместе скрылись.
Я влез в свою карету, вытянул из-под сиденья сундук с дорожными припасами. Быстро набрал в охапку анкер с водой, три кружки, сыр, пакет сушёных фиников, длинный, запечатанный в вощёную бумагу пакет кналлеров. Отнёс это всё в карету Симонии. Постучав, передал. И ещё, вернувшись, достал бутылку вина, откупорил, чуть вдавил назад пробку и добавил к переданному.
– Благослови вас Боже, милорд, – сказал дрогнувший голосок из чёрного овала кареты.
– Просто Том, – ответил я как можно доброжелательнее. – К вашим услугам.
– А я – Элизабет…
