Но что на Болоте получалось хорошо – так это гулянья. Просторная равнина под самыми кремлевскими стенами буквально манила к себе торговцев, желающих покрасоваться удальцов и просто гуляющих горожан. Особенно любимо это место было, конечно же, зимой, когда холода надежно избавляли господний мир от любой слякоти. Однако и летом, ближе к августу, если сухая погода стояла достаточно долго, здесь тоже начинали возникать ряды лавок, на открытых местах устраивались бои – а поглядеть на веселье, прицениться к товару подтягивались зеваки всех сословий.
Именно здесь, на людном месте в день святого Прокопия[51] нанятые в Плотницкой слободе работники начали ладить эшафот. Работа была простой и недолгой: сложить девять столбов в три ряда, бревна на них, а поверху накидать неструганого теса. Для артели в десять человек работы на три часа. Лес везти и то дольше получилось.
Москвичи, непривычные к такому зрелищу, обходили сооружение стороной, словно ощущали струящееся от него дыхание смерти.
Ближе к вечеру на эшафот привезли дубовую плаху – темную от крови, с иссеченным верхом, в два локтя толщиной, а потому совершенно неподъемную. Слуги из Разбойного приказа даже втроем с трудом затащили ее наверх. Вскоре сюда же прибрели два стрельца с бердышами, сели бок о бок на ступенях ведущей наверх лестницы. Стража. Можно подумать, кому-то захочется хоть что здесь украсть!
Поутру, вскоре после появления первых торговцев и покупателей, на трех мокрых телегах сюда доставили приговоренных и их караульных – холопов в стеганых кафтанах и с саблями на боку. Среди люда началось шевеление. Кто-то торопился уйти, кто-то, наоборот, подтягивался ближе к эшафоту, вытягивая шею и пытаясь разглядеть обреченных.
Один из холопов скинул кафтан, оставшись в просторной зеленой рубахе и черных шароварах, опоясался на сарацинский манер матерчатым кушаком, взял с телеги полупудовый топор на длинной рукояти, легко забежал на эшафот, остановился возле плахи, с нетерпением поглядывая то на возки, то на крепостную стену за рекой.
Наконец от Боровицкой башни отделилась кавалькада всадников, вброд пересекла реку, выехала на берег Болота и приблизилась к эшафоту. Холопы зашевелились. Тот, что стоял на эшафоте, подобрал опущенный топор, остальные сняли приговоренных с телеги, поставили на ноги. Басарга, приехавший стремя в стремя с царем, обратил внимание на то, что у князей Шуйских не связаны ни руки, ни ноги, и спешился, взял скакуна под уздцы.
Въевшаяся в плоть и кровь привычка: нельзя сидеть в седле, коли князья перед тобой пешими стоят.
Его примеру более никто из свиты не последовал. Хотя, конечно же, среди придворных Иоанна боярин Леонтьев худородный был один.
– Проводить приехал, Иоанн Васильевич?! – дерзко выкрикнул царю молодой Петр Шуйский.
– Может, проводить, а может, встретить, – спокойно ответил правитель. – Подьячий мой, боярин Басарга Леонтьев, головой за тебя поручился, Александр Борисович, и за сына твоего. Помиловать просит. Скажи, готов ли ты пред образами Божьими крест мне поцеловать, что не станешь более ничего злоумышлять супротив меня и верен впредь останешься?
– Не нужно нам прощения из рук собаки этой! В аду пусть горит с просьбами своими! – оскалился мальчишка. Басарга даже подумал, бросится с кулаками. Но обошлось. – Лучше на плаху взойти, чем ему обязанным остаться!
– Одумайся, Александр Борисович, – попросил старшего князя Шуйского подьячий.
– Погань ты богомерзкая, – ответил князь. – В аду тебе гореть.
Отец и сын брезгливо отвернулись и сами пошли на эшафот, поднялись по ступеням.
– Подождите, – спохватился дьяк Висковатый. – Приговор не зачитали!
– Государь! – взмолился боярин Леонтьев.
– В них столько же ненависти, сколько в тебе благородства, – покачал головой Иоанн. – Я не могу даровать человеку жизнь супротив его желания.
– Бери меня! – потребовал от палача молодой Шуйский.
– Нет, сынок, позволь мне первому, – попросил князь Александр. – Не хочу увидеть, как ты умираешь.
Он повернулся к реке, размашисто перекрестился на купола кремлевских церквей, опустился на колени перед плахой, обнял ее и положил сверху голову.
Палач глянул на Иоанна. Тот кивнул. Холоп вскинул топор, с размаху ахнул им вниз – и голова покатилась по эшафоту. Толпа зевак протяжно выдохнула. Петр Шуйский остановил голову, поднял ее и поцеловал в губы:
– Иду к тебе, папа…
Он опустился на колени, положил отцовскую голову рядом, обнял плаху.
Басарга закрыл глаза.
Послышался резкий выдох палача, и топор с чавканьем вонзился в плаху.
Самые ярые враги боярина Леонтьева перестали существовать. Но никакой радости Басарга по этому поводу, увы, не испытал.
Подпятники – на протяжении всей истории человечества (а нередко и сейчас) створки ворот делались с выступами по краям, которые опускались в отверстия специальных опор, «подпятников», и поворачивались на них. Дверные петли – сравнительно недавнее изобретение, которое зачастую было неспособно выдержать заданную нагрузку либо просто казалось слишком дорогим.
Епанча – матерчатый плащ. Со времен Петра I так стал называться опять же плащ, но коротенький, форменный офицерский.
Векошники – открытый пирог, в который в качестве начинки сваливались остатки всякой еды: грибы, рыба, мясо, сыр и т. д. Сегодня полным аналогом векошника можно считать пиццу. Пластицы – рыба, нарезанная тонкими ломтями, пластами. Все вместе: популярный в XVI веке скоромный пирог с рыбным ассорти.
Ивановский монастырь – ныне Иоанно-Предтеченский монастырь в Москве.
Деревня Плесо – в XVI веке крупное поселение, находившееся в подчинении приказа Большого дворца. Согласно последней переписи, ныне в ней проживают 17 человек, из которых 15 – пенсионеры.
Заволочье – общее название земель, лежащих на восток от Славянского волока; восточнее озер Онежского, Белого, Кубенского.
Иван Васильевич Грозный – великий князь Иван IV. После присоединения Новгорода к Московскому княжеству в 1478 году переселил многих новгородских бояр в другие земли.
Помимо невероятных льгот у монастырей на Руси были и обязанности: содержать увечных воинов, кормить крестьян в голодные годы и привечать за свой счет проезжих путников. Правда, последний обычай, по утверждению путешественников, соблюдался только в отношении самых знатных бояр.
