Его сухой тонкий желтый палец уперся в стену.
— Орел распростер над тобой свои крылья, — как-то глухо заговорил жрец. — Ты живешь сейчас и будешь еще долго жить под сенью священной птицы.
Сабин мысленно усмехнулся. Конечно, ведь старик знает, что он солдат, и нетрудно догадаться, что жизнь воина проходит под знаком орла. Да ведь только орлы украшают не одни древка легионных знамен, под которыми маршируют войска, эта птица изображена также на панцирях и щитах преторианцев. Так что, вольно или невольно, фламин в какой-то степени угадал его мысли.
Сабин уже не чувствовал волнения, наоборот, после принесения жертвы Фортуне в нем поселилась уверенность в благоприятном исходе дела.
— Слушай слова богини, — продолжал жрец, по-прежнему не отрывая глаз от рисунка на стене и словно вслушиваясь во что-то. — Сейчас...
Внезапно его голос изменился, из скрипучего и тихого сделался звучным и властным.
— Орел ведет тебя за собой! — возвестил жрец, поднося ладони к лицу. — На нем ты можешь высоко взлететь, но можешь и больно упасть. Не теряй бдительности!
Он замолчал, тяжело дыша. Если старик и имитировал этот религиозный экстаз, то делал сие весьма умело. Сабин с благодарностью наклонил голову:
— Спасибо за пророчество и за совет. Я не забуду его. Клянусь, если мне удастся получить то, чего я хочу, то ты и этот храм не пожалеете. А что же я должен делать, чтобы, как ты говоришь, высоко взлететь и при этом не упасть?
Жрец покачал головой.
— Это зависит не от тебя.
— А от кого? — подозрительно спросил трибун, хмурясь.
Старик еще раз внимательно изучил рисунок Ганимеда и лишь тогда повернулся к Сабину. Его глаза снова потухли, спина согнулась, борода торчала клочьями.
— Выбор сделает женщина, — прежним скрипучим голосом произнес он. — Женщина, чьи волосы белы, как снег, а сердце холодно, как лед. Берегись ее.
Пока Сабин приносил жертву в храме Фортуны и вопрошал бессмертную богиню о своей судьбе, по Остийской дороге к стенам Рима приближался всадник.
Его конь весь был в пене и в мыле, он устало тряс головой, из последних сил переставляя копыта. Сам человек выглядел немногим лучше. На его лице ясно читались следы утомления и бессонной ночи; кроме того, там было выражение отчаянной решимости и неконтролируемого бешенства.
Он буквально ворвался в город, показав пропуск дежурным у ворот, и погнал коня дальше — мимо храма Доброй Богини, мимо старой Тригеминской арки, проскакал по склону Авентина, обогнул Большой Цирк и подъехал к Палатину. Его беспрепятственно пропустили во дворец, лишь неодобрительно поморщившись при виде запыленной, пропахшей потом одежды и небритых щек нетерпеливого посетителя. Но документ с цезарской печатью открывал перед этим человеком любую дверь в любое время дня и ночи.
Он потребовал немедленно доложить о его прибытии императрице Ливии и проводить его в покои жены Августа. Вышколенный дворцовый номенклатор с вежливым поклоном удалился выполнять приказ. Не возвращался он довольно долго, и мужчина начал уже нервничать, словно волк в клетке, бегая из угла в угол приемной для посетителей. Наконец, номенклатор соизволил появиться.
— Достойнейшая Ливия плохо себя чувствует, — возвестил он, — и просит тебя зайти в другой раз.
— Как это в другой раз? — опешил человек. — Ты сказал ей, что прибыл Элий Сеян с важными известиями?
— Да, господин, — поклонился раб.
— Иди обратно, — холодно приказал Сеян. — Ты, наверное, не так доложил. Императрица не могла отказать мне в приеме. Повтори, что известие, которое я привез, очень важное и срочное.
Номенклатор послушно повернулся и вышел.
Сеян вновь принялся бегать по комнате.
"Что такое? — думал он тревожно, — Или этот болван действительно напутал, или... "
Внезапно он похолодел.
«А что, если Ливии уже известно о неудавшемся похищении, и теперь сия благонравная и достопочтенная матрона подожмет свои тонкие губы и брезгливо заявит, что знать не желает негодяя, который нападает на сенаторские семьи? Вот это будет номер».
Сеян в ярости стукнул кулаком по стене.
Ну, уж нет! Он так просто не выйдет из игры. И если ему суждено понести наказание, то и супруга цезаря его не избежит. Он потянет ее за собой, и плевать на последствия. Никто не может так подставить Элия Сеяна!
Через несколько минут появился номенклатор. На его застывшем лице не отражались никакие чувства. Раб снова слегка поклонился, приложив руку к груди.
— Императрица ждет тебя, господин, — сказал он бесцветным голосом. — Я провожу...
— Не надо, — отрубил Сеян. — Я знаю дорогу.
«Ну вот, — подумал он торжествующе. — Конечно, она просто не поняла, кто приехал. Ведь и сама Ливия должна сейчас сидеть как на иголках».
Сеян быстро вышел из комнаты и двинулся по длинным просторным коридорам дворца.
Когда он остановился на пороге гостиной Ливии, женщина медленно обернулась — она сидела на диване в углу — и посмотрела на Сеяна каким-то странным отсутствующим взглядом. Ее лицо было скорбным и строгим, казалось даже, что морщин прибавилось. Тонкие сухие руки безвольно лежали на коленях. Императрица очень изменилась за те несколько дней, которые прошли со дня их последней встречи. Энергичная, властная женщина превратилась в немощную, угнетенную возрастом и болезнями, старуху.
Пораженный этой внезапной переменой, Сеян дважды открывал и закрывал рот, прежде чем смог сказать:
— Приветствую тебя, госпожа. Пусть боги пошлют тебе здоровье и удачу в делах,
Ливия отрешенно махнула рукой.
— Все кончено, — слабо прошептала она. — Боги отвернулись от меня.
— О чем ты говоришь, достойнейшая? — удивился Сеян.
«Неужели она действительно уже проведала о провале операции? — с тревогой подумал он. — Вот тогда мне сейчас достанется».
— У меня важные известия, госпожа, — продолжал Сеян с опаской. — Не очень они, правда, приятные, но...
— Это уже не имеет значения, — сухо ответила Ливия. — Прошу тебя, уходи. Я не могу сейчас заниматься делами.
— Это как понимать? — насторожился Сеян, чувствуя недоброе. — Ведь ты сама говорила, что наступил критический момент, и мы не имеем права терять время?
— Все это уже в прошлом, — сказала императрица, и в глазах ее блеснули слезы.
— Что в прошлом? — Сеян начинал злиться. Или старуха выжила из ума, или случилось что-то катастрофическое. — Я могу узнать причину твоего странного поведения, госпожа?
Ливия вдруг — в порыве прежней энергии — резко вскинула голову.
— Да, можешь, — крикнула она пронзительно. — Мой сын оказался трусом, дураком и подлецом. Он получил письмо от Августа, в котором цезарь сообщал о своем намерении изменить завещание. И малодушно отказался от своей власти в пользу Агриппы Постума. Я уговаривала его, убеждала, умоляла — все напрасно. Этот бездушный камень готов пожертвовать кем угодно — и матерью, и всеми теми, кто верно служил ему — чтобы только сохранить свою бесполезную жизнь и мнимый покой.
