— Сорви-голова! — воскликнул он. — Вы все-таки приехали! Как я вас рад видеть!
— Я тоже, мой генерал, — ответил Жан. — Поздравляю вас с назначением.
— Спасибо! Надеюсь, что дальнейшая судьба нашей страны будет более благополучной. Бота галантно поцеловал руку Жорисе, потрепал по щеке мальчугана и махнул ладонью кому-то возле трибуны. Подбежал расторопный адъютант со складным стулом и каким-то свертком под мышкой. Жориса уселась на стул, а Бота развернул сверток. Жан увидел и вспомнил картину, написанную Эйгером Строкером на берегу реки во время их путешествия из Оранжевой республики в Трансвааль. Жориса тоже узнала эту картину и благодарно взглянула снизу на Луиса Бота.
— Она висела у вас на стене в палатке, когда вы уехали, — сказал тот, — я решил ее сохранить до вашего возвращения. Да, кстати, — добавил он, — вечером в правительственном дворце прием. Вы мои почетные гости.
— Я хотел бы до этого встретиться со своими друзьями, — сказал Жан, — но не знаю, живы ли они, и где их искать?
— Уж не о нас ли вы говорите, капитан? — вдруг позади среди людского гула раздался громкий голос. Жан обернулся. На него смотрел, улыбаясь, Пиит Логаан. Он немного постарел и похудел, но серые глаза горели все тем же внутренним огнем. Рядом с ним стояла достаточно молодая симпатичная женщина и юноша лет пятнадцати, очень похожий на отца. И они тоже улыбались. — Нас послали на розыски, — сказал после крепкого рукопожатия Пиит. — Мы узнали, что вы приезжаете. Наши уже, наверное, скоро соберутся. Приглашаем вас в компанию старых знакомых. Не откажетесь?
— Да как мы можем отказаться! — воскликнул Жан.
— Ну, чувствую, я здесь становлюсь лишним, — усмехнулся в бородку Луис Бота. — Меня ждут государственные заботы. До встречи на приеме, — добавил он, пожал руки мужчинам, а дамам поцеловал и возвратился на трибуну.
Жан послал слугу с чемоданами в гостиницу. Они с трудом пробрались сквозь толпу. Пиит под руку с женой и сыном, вел семью Грандье через широкую площадь прямо к церкви. Церковь с тех пор совсем не изменилась. Только на коньке фасада был установлен позолоченный крест, сиявший в лучах яркого зимнего солнца. Калитка в церковный палисадник осталась приоткрытой, и все дружно пошли по вымощенной плитами тропинке, обсаженной кустами цветущих роз, в глубь сада, где находилась овальная беседка с широкими стеклянными окнами. Дверь в беседку тоже была приоткрыта.
— Проходите, — сказал Логаан, пропуская вперед Жорису с сыном и Жана. Из-за круглого стола, уставленного бутылками и закусками, навстречу с радостными приветствиями поднялись его друзья: Строкер, Шейтоф, Спейч. Здесь оказался даже капрал Гегель, еще более полысевший. Все пришли с женами и детьми. У Строкера это были две взрослые девицы и дородная жена-блондинка. У Шейтофа, наоборот, жена была худая, черноволосая, с тонкими чертами лица. Взрослая дочь — копия музыканта, сын — вылитая мать. Лейтенант Спейч в гражданской одежде сидел рука об руку с молоденькой девицей, которую он представил как невесту. Девица при этом потупила взгляд. Возглавлял праздничный стол одинокий пастор Вейзен. Он вышел навстречу вошедшим и, осенив их крестным знамением, трижды расцеловал в щеки. После взаимных приветствий, рукопожатий и поцелуев все расселись вокруг стола. Пастор Вейзен, прочитав молитву, провозгласил тост за возвращение капитана Сорви-голова и за встречу старых друзей. Все выпили, стали закусывать. Началась застольная беседа. За время их расставания жизнь, естественно, у каждого сложилась по-своему. Логаан, сидевший по правую руку от Жана, вкратце рассказал ему о себе и остальных друзьях и событиях, произошедших с ними, после того, как Жан потерял сознание в поезде. Они все же прорвались через Мозамбикскую границу и сдались португальским властям. Поль, Леон, Жориса со спящим Жаном через три дня уплыли на корабле во Францию. А буров португальцы отправили в специальный лагерь для интернированных неподалеку от Лоренсо-Маркиша, где они и находились до конца войны, целый год. Затем возвратились к родным пепелищам. Страна и в самом деле превратилась в сплошное пепелище. Большинство ферм было сожжено оккупантами. Скот почти весь уничтожен. Тысячи женщин и детей умерли в концлагерях. "Милосердные" победители выдали бурам компенсацию, но это были крохи в пустыне разорения и голода. Затем начались годы навязывания английского языка в обеих республиках. Логаан и его семья, которая, к счастью, выжила в лагере, осталась без средств к существованию. Работать в англоязычной газете он не хотел.
Перебивались случайными заработками. Иногда им помогал Стейс, дослужившийся до капитана. Сейчас он в Англии. Туда же уехала и его мать. У Строкера и Шейтофа дела обстояли примерно так же. Художник рисовал на улицах Йоханнесбурга портреты, а музыкант рядом играл на своей трубе. Тем и жили. Потом дела стали постепенно налаживаться. Снова разрешили использовать африкаанс. Луис Бота и Ян Смэтс[14] создали Народную партию. Стала выпускаться газета. Пиит Логаан получил в ней должность. Сейчас он редактор. Выпустил еще две книги стихов и роман, посвященный Жану Грандье, под названием "Капитан Сорви-голова возвращается". Логаан протянул Жану том с золотым тиснением на обложке. На титульном листе под портретом автора стояла дарственная подпись. Жан в обмен вручил Пииту повесть Луи Буссенара и книжку очерков Поля Редона. Эйгер Строкер подарил семейству Грандье небольшую картину с пейзажем одного из озер Крисси. — Чтобы вы не забывали наши края, — сказал он, улыбнувшись в бороду. Между тем постепенно стало темнеть. На столе зажглись свечи. И тут со своего места снова поднялся пастор Вейзен. В руке он держал бокал с вином.
— Я хочу, чтобы мы вспомнили о тех, кого нет сейчас с нами. О наших друзьях, погибших в той жестокой войне. Пусть Господь упокоит их души. Жану Грандье вспомнилась безымянная могила комманданта Тиля Поуперса на берегу речки Клейн-Олифантс и недалекий отсюда склеп, где должно лежать тело его юного друга и побратима Фанфана. Не перенесли ли его куда-нибудь на кладбище?
— Нет, — ответил Вейзен на вопрос Жана, — он остался там. Его только переложили в гроб и замуровали совсем недавно, когда я стал настоятелем этого храма.
— Мы хотим пойти туда, — сказал Жан, переглянувшись с Жорисой.
— Мы пойдем туда все, — произнес пастор Вейзен, — сегодня я отменил вечернюю службу, чтобы уделить время вам — моим друзьям. Он первым вышел из-за стола. За ним поднялись остальные.
— Вы не знаете, какова судьба Фардейцена? — спросил Жан Логаана на выходе из беседки.
— Точно не скажу, — ответил Пиит, — но, по слухам, он жив и занимается коммерцией где-то в Капской колонии. И, говорят, процветает. В церковь зашли через боковой вход. Служители уже зажгли повсюду свечи. Их мерцание колыхалось по стенам, сводам и алтарю со знакомым всем распятием. Мужчины сохранили тайну, не открыв ее, видно, даже своим семьям. Но вошедшие сначала остановились возле склепа, склонив непокрытые головы перед последним приютом юноши из парижской окраины, отдавшего свою жизнь за друга в стенах этой церкви. И друзья пришли ему поклониться.
