Эдвард Уитмор - Шанхайский цирк Квина

Герати, сказал Квин. Ге-ра-ти. Он наверняка здесь.

Неожиданно лицо полицейского посерьезнело.

Галатииии? со свистом выдохнул он.

Это он, сказал Квин. Он был здесь?

Полицейский рассмеялся. Он трижды хлопнул в ладоши.

Галатииии, торжествующе свистнул он.

Он с важным видом опустил глаза.

Галати-ти-ти, шептал он, раскачиваясь на месте, все повторяя это имя. Сначала он выговорил его, откинув голову и улыбаясь. Во второй раз он уважительно произнес его по слогам, склонив голову.

Где? умолял Квин. Где?

Полицейский указал в сторону площади. Он жестом пригласил Квина следовать за ним и зашагал по узкой улочке к морю, пока они не уперлись в несколько маленьких пристаней, вокруг которых сгрудились рыбачьи лодки. Хотя погода стояла уже октябрьская, холодная, лавки у гавани освещались солнцем. Полицейский торжественно промаршировал по набережной, размахивая руками.

Галатииии, напевал он. Галати-ти-ти.

Несколько ребятишек, игравших на улице, бросили мячик и кинулись вслед за Квином. Старая карга с согнутой как вопросительный знак от многолетней работы на рисовых полях спиной, прихрамывая, засеменила и ухватила за рукав. Она тянула его, скалилась и старалась не отставать, стуча клюкой по брусчатке. Женщины выбегали из лавок, рыбаки бросали свои сети, чтобы присоединиться к процессии.

Галатииии, насвистывал полицейский.

Галати-ти-ти, подхватила толпа у него за спиной.

Процессия растянулась на всю набережную. Впереди важно вышагивал полицейский, за ним Квин — на рукаве у него болталась крошечная старушка, — затем дети, рыбаки, их жены и матери.

Они вышли из гавани и пошли по прибрежной дороге. В полумиле лежал высокий скалистый мыс, образовавший бухту, на берегу которой приютилась деревня. На скалах у оконечности мыса росли сосны. Песчаная дорога постепенно превращалась в горную тропку.

Кто-то принес самодельные колокольчики. Еще кто-то захватил барабан. Под звон колокольчиков и барабанный бой они поднимались в сосновую рощицу по рисовым полям, по уступам над морем, по узкому ущелью в скалах, за которым открывалась ровная площадка. В двухстах футах, на самом краю мыса, стоял японский домик.

Полицейский подождал, пока вся процессия не обовьется вокруг скалы и не войдет на поле. Когда все выстроились у опушки леса, он склонил голову и трижды хлопнул в ладоши.

Галатииии, закричал он.

Галати-ти-ти, запела паства.

Полицейский повернулся и отошел к толпе. Старушка в последний раз дернула Квина за рукав и похромала прочь, стуча клюкой. Толпа замерла в ожидании. Квин один стоял посреди площадки.

Наконец дверь домика открылась. Огромная фигура в кимоно неуклюже вышла на солнце. Гигант с белоснежными волосами, длинными и шелковистыми. Он улыбнулся и милостиво воздел руки. Толпа почтительно склонилась перед ним.

Гигант трижды хлопнул в ладоши. Он воздел руку, устремив в небо указательный и средний пальцы, а большим пальцем придерживая безымянный и мизинец, точно столп и круг, символ жизни, знак проповедника.

За истовой и гулкой молитвой по-японски последовала краткая проповедь и ободряющее благословение. Церемония снова завершилась тремя громкими хлопками в ладоши. Толпа радостно засмеялась.

Галатииии, благоговейно прошептал кто-то.

Галати-ти-ти, закричало множество голосов.

Зазвенели колокольчики, ударил барабан. Жители деревни начали по одному покидать площадку, старики спотыкались на ровном месте, женщины шумно кудахтали, дети пихались и толкались, древняя старуха клюкой выворачивала из земли камни. Квин уставился на гиганта в кимоно.

Приятель, что, ради всего святого, здесь происходит?

Тот тряхнул головой, так что разлетелись длинные пряди волос, и разразился смехом. По щекам у него потекли слезы, он задыхался, его необъятный живот подпрыгивал от приступов хохота. Он взвыл и неуклюже пустился в пляс, летая по площадке, — огромный Будда, танцующий в лучах полуденного солнца. Он врезался в деревья и рикошетом отскакивал — грохоча и похрюкивая, сопя, булькая, кружась на одном месте. Он споткнулся, едва удержался на ногах, икнул.

Ради всего святого, простонал он. Ты это сам сказал, племяш, не отпирайся. Ты это сказал, и выходит так, что это все я именно ради всего святого, не больше не меньше.

Они сидели на узкой террасе, а в сотне футов под ними море билось о скалы. За спиной Герати раскинулся залив с гаванью, а вдалеке — рыбацкая деревня.

Он был одет в изысканное черное кимоно и короткую черную куртку в тон. За воротом кимоно виднелось безукоризненно чистое белье. Почти все оспины исчезли, а глаза больше не выпучивались. Он стал еще грузнее, чем был, но загорелое лицо и длинные развевающиеся волосы придавали ему здоровый вид. Чайка скользнула над домом и нырнула за скалу. Герати проследил за ее полетом.

Приятель, зачем ты на самом деле вошел в бар в тот вечер в Бронксе?

Герати встрепенулся. Он отвел взгляд от моря и уставился на Квина.

Из-за моей матери. Потому что я просто не мог вынести, что ее забыли после того, как она умерла ужасной смертью.

И как она умерла?

В муках, какие ты себе и представить не сможешь. Мы все видели. Старик настоял, чтобы ее стерилизовали, и отвел ее к какому-то коновалу. Они с коновалом выпили, и когда тот вскрыл ей брюшину, он был уже в дымину пьян. Вместо того чтобы перевязать ей фаллопиевы трубы, он перевязал ей кишки. Она протянула три дня.

Сколько лет было Мейв?

Восемь. Всего восемь, сохрани нас святые. Нас было всего двое, и я был уже достаточно взрослый, чтобы справиться с горем, а она еще нет.

Что сталось с ней?

Через несколько лет старик запирал бар однажды вечером. Пьяный? В зюзю, как обычно. Он увидел свет в бильярдной через дорогу и зашел в заднюю дверь, чтобы посмотреть, что там творится. А там трое его постоянных посетителей трахали Мейв на бильярдном столе. Он выставил их, а потом избил ее до полусмерти. На следующий день, увидев, во что превратилось ее лицо, он заперся в подвале вместе с ящиком джина и проглотил ключ. Он хотел уморить себя голодом, но была зима, и он не смог перенести холод. Умереть-то он умер в этом самом подвале, но не так, как хотел. Он разорвал себе кишки — хотел достать ключ.

А потом что? Война?

Война, мировая война. Эдди Квин идет добровольцем, мечтая совершить подвиги, и возвращается домой с ногой, нашпигованной шрапнелью. Я тогда с ним редко виделся — работал коммивояжером в одной фармацевтической компании.

Как Мейв попала в Шанхай?

Из-за тонких изящных пальцев. Она после войны связалась с одним индусом — у него были тонкие изящные пальцы. Наплел ей, будто он индийский принц и сражается за родину. Он уговорил ее поддержать правое дело и вернуться с ним в Индию, но, когда они приехали туда, оказалось, что отец «принца» даже не принадлежит ни к одной касте, он пария, наполовину белый, мясник, разделывает туши священных коров и продает говядину англичанам. Мейв вернулась на грузовой корабль, а в Шанхае у нее кончились деньги.