Камергер старался успокоить ее, она плакала.
– Бесследно развеялись сны мои золотые, грезы мои светлые…
– Успокойтесь, пожалуйста, – прервал ее взволнованный и смущенный посол, – вы не поверите, как мне больно, мой приезд причинил вам такое огорчение.
– Вы ни в чем не виноваты, – возразила Козель, – я обнажила перед вами свои старые раны. Они с каждым днем становятся все глубже. Если вас будут спрашивать, не щадите презренную Козель.
Ван Тинен не мог больше сдерживать себя, жалость взяла верх.
– Умоляю вас, – сказал он, – уезжайте отсюда, ничего больше сказать не могу.
– Как? – спросила Козель. – Я и здесь не в безопасности? Неужели прусский король Фридрих способен выдать палачам женщину, как некогда польский король выдал им Паткуля? Или он забыл о том, что ему в свое время отказали в требовании выдать Бетгера?
Ван Тинен стоял молча, сжав губы, ясно было, что больше он ничего сказать не может.
– Куда бежать? – прошептала Козель, как бы себе самой. – Земли не хватит… Далеко отсюда я не смогу жить, сердце все еще тянется туда; пусть, в конце концов, делают со мной что хотят. Жизнь мне опротивела. Детей отняли, и ничего у меня не осталось, одна желчь, которой я и питаюсь.
Камергер, желавший прекратить неприятную сцену, взялся за шляпу.
– Мне вас искренне жаль, – сказал он, – но, мне кажется, пока вы так настроены, никто на свете не сможет ни спасти вас, ни повлиять на вашу участь. Даже друзья ваши.
– Друзья? Назовите мне их, дорогой ван Тинен, – сказала с насмешкой Козель.
– У вас их больше, чем вы думаете, – сказал гость, – я первый!
– О! Вы первый, это верно! – ответила она. – Таких, как вы, я могла бы насчитать немало. Во всяком случае, трех или четырех, выразивших готовность утешить несчастную вдову, чтобы разделить с ней громадные богатства, от которых у нее вскоре ничего не останется. Такие это друзья, – сказала она с презрением.
Ван Тинен был в растерянности. Не зная, что ответить, он откланялся и, преследуемый черными глазами Козель, медленным шагом вышел из комнаты.
6В Дрездене жизнь при дворе текла своим чередом; на первом месте, как всегда, были развлечения. Все прочее – государственные дела и важные события – воспринимались лишь как повод, как случай, благоприятные условия для того, чтобы повеселиться.
Король заметно состарился. В преклонном возрасте, когда силы растрачены, предаваться разгулу труднее. Не то что в молодости, когда порой даже грустные события навевают бездумную радость; с годами удовольствие испытывают редко, все кажется суетным и ненужным. То, в чем человек видел когда-то зерно истины, теперь кажется пустой оболочкой.
Беспрестанные развлечения начинали тяготить Августа. Если прежде в его любовных связях, даже мимолетных, был какой-то намек на чувство, то теперь осталась лишь чувственность. Тривиальная французская куртуазность прикрывала чувственность своим шелковым, шитым золотом одеянием.
Празднества следовали одно за другим, все более изощренные, но они нагоняли на Августа скуку, он не находил в них ни былого размаха, ни вкуса, ни блеска. Однако отказываться от самых нелепых затей он не собирался и гневался, если что-нибудь мешало ему любоваться единоборством меделянской собаки с медведем или смотреть, как бьется в предсмертных судорогах несчастный олень. Это были любимые развлечения короля, и он старался приохотить к ним своего совсем еще юного сына, считая, что это забавы, достойные рыцаря. После кровавых побоищ, рева диких зверай особенно привлекательными казались очаровательные женские улыбки, балетные прыжки и ласкающая слух итальянская музыка.
Враги Козель трудились, не покладая рук. Король не раз давал понять, что не желает слышать об Анне, но это не помогало. Озлобленные придворные под видом мнимой заботы о короле, о сохранении его драгоценного покоя внушали ему, что несчастная женщина представляет для него опасность. Находясь на свободе, твердили они, и, обладая огромными средствами (было известно, что Козель увезла с собой значительную сумму денег), она может привести в исполнение свои угрозы.
Флемминг, Левендаль, Вацдорф, Ланьяско, Вицтум без ведома короля подсылали к графине шпионов, придумывали способы, чтобы схватить ее и, как после Бейхлинга, растащить ее состояние. Одни были движимы местью, другие алчностью. Во время своего владычества Анна Козель никому из них не причинила зла, напротив, многие были обязаны ей своей карьерой, а то и свободой. Благодаря ее стараниям канцлер Бейхлинг смог провести остаток дней в деревне, где он предавался мечтам, строил прожекты, занимался алхимией. Она способствовала возвышению Левендаля. Но среди толпы льстецов, ранее заискивавших перед ней, не оказалось ни одного друга. Только у Хакстхаузена хватило мужества, вопреки советам Флемминга, остаться ей верным, не изменить несчастной, да еще Фризен, не обидевшись на нее за отказ дать ему денег, сохранял нейтралитет; остальные без устали трудились над тем, чтобы погубить ее, хотя, казалось бы, время должно было охладить их пыл. Короля беспрестанно восстанавливали против Анны Козель.
Ван Тинен, вернувшись из Берлина, находился под впечатлением встречи с прекрасной графиней. Он испытывал смятение, ему было жаль ее. При дворе он не появлялся, но Левендалю донесли о его приезде.
– Ну, как вы ее нашли? – спросил Левендаль, вызвав ван Тинена к себе. – Король, кажется, еще питает к ней некоторую слабость. А это опасно. С Денгоф и ее сестрой куда проще, в государственные дела они не вмешиваются, людей ему не подсовывают, да и властвовать не стремятся. Правда, они обходятся королю дороговато, он сам признался, что Козель никогда столько не требовала, но нам-то, в конце концов, какое дело? Ну, а что Козель? Все еще надеется вернуться? И угрожает убить короля, если он на ней не женится?
– Одно могу сказать, она очень несчастная женщина, – печально ответил ван Тинен.
– Несчастная? Сама виновата! Могла сделать прекраснейшую партию, иметь преданных друзей, так нет же, помешалась на обещании короля, возомнила себя его женой, чуть ли не королевой. И сейчас еще твердит об этом?
– Она, по-моему, ничуть не изменилась, – ответил ван Тинен.
– Ну, расскажите, расскажите подробней все, что вы видели, – настаивал Левендаль.
– Должен признаться, от того, что я видел и слышал, у меня сердце кровью обливается. Она озлоблена, разгневана, не простила и никогда не простит, но в несчастье своем достойна уважения. Она в самом деле необыкновенная женщина.
– Вот это как раз и опасно, – сказал, смеясь, Левендаль, – но неужели она ничуть не подурнела?
