Таинственный голубоватый свет, как лунный луч, тянулся от тусклой поверхности зеркала…
Четыре савские жены стали по бокам ковра.
Кофт преклонил голову и простер благословляющие длани, осеняя ими все собрание. Савские жены всплеснули руками и воскликнули:
– Великий Кофт, откройся нам!
Все затаили дыхание, горя нетерпением. Наконец маска упала…
– Калиостро! – вырвалось у членов капитула единодушное восклицание.
– Калиостро! – как эхо, повторили дамы.
– Калиостро! – произнес, роняя из рук молоток, Иван Перфильевич.
В самом деле, это был граф.
Такого оборота они никак не ожидали. Но уже Кофт-Калиостро благословлял их направо и налево, сложив персты в магическое знамение, и затем, поднявшись на помост, обратился к собранию с такими словами:
– Да, достопочтенные братья и любезные сестры, пребывавший среди вас граф Калиостро и есть Великий Кофт!
И, подняв выпавший из ослабевших рук Елагина молоток, он ударил им по алтарю и воскликнул:
– Силою триединого! Я, Великий Кофт, гроссмейстер истинного, древнего египетского масонства, учреждаю ложу-матерь этого таинственного ордена и посвящаю вас всех, мужей и жен! Да будет так!
Воцарилось молчание.
– Полагаю, что недурно было бы поужинать! – сказал вдруг тихим голосом Елагин.
– И очень недурно было бы, ваше превосходительство! – отозвался князь Мещерский.
И все стали, не дожидаясь Великого Кофта, снимать мантии, ленты и передники. Но дамы окружили магистра, чтобы помочь ему разоблачиться.
ГЛАВА LXII
Конец Великого Кофта
Когда Великий Кофт оказался в обыкновенном кафтане графа, члены капитула расступились, пропустив его с дамами в дверь, посмотрели ему вслед, а затем молча обменялись взглядами. Кто поджал губы, кто слегка прищурил левый глаз, кто с шумом втянул в себя носом воздух. Затем отправились в столовую.
Места братьев-каменщиков были обозначены их орденскими именами, написанными на особых карточках, приколотых к салфеткам. Что касается дам, то великому наместному мастеру восьмой провинции была поднесена алебастровая античная урна со вложенными в нее билетиками.
– Достопочтеннейшие братья и любезнейшие сестры! Так как на Иоанновской трапезе должно быть полное равенство, то предоставим судьбе назначить каждому его даму! – сказал Иван Перфильевич. – Прошу вас, братья, по очереди взять из урны свой жребий.
Великий Кофт, или граф Калиостро, тоже опустил руку в урну. На вынутом им билетике оказалось имя весьма дебелой и зрелой красавицы, которая тут же овладела рукой магика, и они заняли почетное место справа от грандиозного кресла самого наместного мастера.
Вслед за другими вытащил билетик и князь Кориат. Он не мог скрыть своего волнения, когда прочел имя графини Серафимы ди Санта-Кроче, маркизы Тиферет. Это волнение и краска на лице, конечно, не остались без внимания Ивана Перфильевича и других членов капитула. Они снисходительно улыбались, когда прелестная жрица египетского масонства положила ручку на рукав кафтана тамплиера.
Наконец все заняли места, и торжество началось. Дивные звуки роговой музыки сменялись хоровым, менее стройным пением братьев и сестер. Тосты следовали один за другим… Приятное настроение усиливалось изысканностью и совершенством разнообразных блюд Иоанновского ужина, не уступавшего хорошему обеду. Но посреди всеобщего веселья один Великий Кофт хранил глубокое молчание и был мрачен, даже смущен. Напрасно сидевшая рядом дама старалась обратить на себя его внимание. Он оказался совершенно нелюбезным, даже грубым кавалером в сравнении с графом Калиостро. Что повергло магика в столь угрюмое настроение? Почему, утопив в жабо синеватый подбородок, он не витал взором в облаках, но поминутно подозрительно оглядывал столы и сидевших за ними бегающим, как мышь, взглядом? По-видимому, никто не обращал на него особого внимания и не смотрел в его сторону. За его здоровье пили весьма любезно. Однако граф своей артистичной и южной натурой почувствовал, что нечто окончательно переменилось в отношении к нему всех этих вельмож, еще недавно очарованных его обаянием. Поэтому какое-то тягостное, словно цепь, смущение внезапно сковало Великого Кофта. Тайный страх приближения роковой, неизбежной в ремесле магика развязки – потери влияния и разочарования последователей в его силах – терзал графа, и он не мог справиться с собой. Чтобы прогнать смущение, усердно «выстреливал» он тост за тостом, тогда как другие только прикладывались к кубкам, опорожнял их до дна. Еще в начале ужина Ржевский, подойдя к лакею, стоявшему за креслом Калиостро, дал ему шепотом какое-то наставление. С этой самой минуты кубок магика ни на мгновение не оставался пустым. По мере того как следовали тосты, лицо Калиостро становилось не краснее, как у других, а, наоборот, бледнее и синее. Он поднимался все более неловко, опрокидывая рюмки и стаканы. Мрачность его усиливалась. На попытки дамы вызвать Великого Кофта на беседу он что-то бормотал сквозь зубы по-итальянски, видимо, весьма нелюбезное и бросал зверские взгляды на бедную красавицу, которая наконец перестала к нему обращаться.
Последний тост, которым оканчивался ужин, нужно было пить стоя, так что все составили замкнутую цепь и по специальной команде наместного мастера «салютовали» шампанским за здоровье свободных каменщиков всего земного шара. Лакеи при этом отодвигали кресла. Но едва Великий Кофт поднялся и кресло, до тех пор служившее ему опорой, было отодвинуто, как он вдруг выпустил кубок из пальцев, разлив вино по столу, взмахнул обеими руками, осел и грузно шлепнулся под стол.
Ближайшие соседи бросились к нему. Граф был мертвецки пьян и тут же мгновенно уснул.
– Боже мой! Он лишился чувств! Помогите! Бога ради, помогите! – вскричала госпожа Ковалинская, бросаясь к месту происшествия.
– Успокойтесь, сударыня, Великий Кофт упал весьма благополучно и на ковре ему мягко и тепло! – философски заметил Иван Перфильевич.
– Он просто пьян! – сказал Ржевский, склоняясь над телом и ощупывая шею магика, чтобы найти завязки и распустить жабо.
– Конец Великому Кофту! – улыбаясь, сказал князь Мещерский.
– Это его манера напиваться. Я знаю по лондонской практике, – прибавил Иван Афанасьевич Дмитревский.
Следить за мыслями великого человека есть наука самая занимательная.
А. С. Пушкин, «Арап Петра Великого»
Счастливый жребий, вынутый из алебастровой вазы князем Кориатом, наполнил его невыразимым блаженством и смущением. Он занял за столом место рядом с Серафимой, но их беседы во время ужина были немногословны. В венке из роз, в белой тунике, покрытая вуалью, она казалась прелестной юной невестой рядом с молодым девственным храмовником. Он пылал любовью. Видел, слышал, ощущая только ее одну в целом мире, а все остальное скрывалось в каком-то искристом тумане.
