Провинции, граничащие с Санта-Фе на севере и на востоке, на всем своем пространстве вплоть до громадной пустыни Гран-Чако, населены индейцами и простираются до самой Боливии и Рио-Бермехо. Это Эсперанса, Сан-Карлос, Лас-Тунас, Сан-Иеронимо и Эль-Саусе.
В состав Республики Аргентина входят еще семь провинций: всего их тринадцать. Каждая из них обладает относительной автономией и имеет собственную палату представителей и сенат. Они, и только они, решают местные дела. Они же назначают губернатора.
Наконец, собрание делегатов от всех тринадцати палат составляет Национальный конгресс в Буэнос-Айресе, занимающийся вопросами дипломатии и торговли.
Правосудие в отдельных провинциях полностью независимо друг от друга, и экстрадиции[339] практически не существует. Подчас преступник покидает тот или иной район и благополучно живет в двадцати шагах от территории, где он приговорен к смерти.
Судебные приговоры, как правило, не слишком суровы. Они, за исключением случаев ускоренного судопроизводства, обычно не превышают двух лет принудительной службы в пограничных батальонах, предназначенных для защиты от вторжений индейцев.
Граница представляет собой обычный ров в шесть метров шириной и два метра глубиной. Преодолевают ров легко все, кроме индейцев, лошади которых, привычные к ровным пространствам, не умеют прыгать.
Через каждые десять лье поставлен небольшой блокгауз[340], а на главных направлениях разбиты лагеря, где вперемешку находятся солдаты и отбывающие повинность индейцы племени мансос, имеющие обыкновение в одну прекрасную ночь убегать, прихватив лошадей.
Прежде чем вернуться к рассказу о событиях, происходящих в Санта-Фе, хотелось бы сказать несколько слов об Эсперансе — городе, расположенном в сорока восьми километрах от Санта-Фе и не уступающем ему ни по количеству населения, ни по степени благополучия.
В Эсперансе насчитывается не менее двадцати пяти тысяч европейских колонистов; цифра огромная, если учесть общую немногочисленность городского населения Южной Америки. Города же в Северной Америке одержимы фантастическим стремлением к росту: вчера еще скромное поселение, сегодня — богатейший город.
Местная администрация, чтобы привлечь колонистов, дает вновь прибывшим возможность купить дом на выгодных условиях, к которому прилагаются сельскохозяйственный инвентарь, пара лошадей, два быка и двадцать квадратных квадр земли (квадра равняется девяносто восьми метрам).
Колония полностью подчиняется политическому руководителю, который по закону должен исполнять распоряжения губернатора провинции. На деле же он волен поступать беспардонно и бесконтрольно, повинуясь лишь собственной фантазии.
Эта независимость и является основой реальной автономии, особенно утвердившейся во время последних беспорядков, когда самые элегантные в мире колонисты собрались у ворот «juscados de paz»[341] и наголову разбили защищавший его батальон.
Главою, сосредоточившим в своих руках всю власть, стал Леман, врач-швейцарец, обладатель миллионов, собственных заводов по производству тростниковой водки. Это прекрасный, неподражаемый мужчина тридцати пяти лет, недюжинной отваги и энергии, в то же время считался человеком необыкновенно добрым, справедливым, настоящим республиканцем, умевшим укрощать горлопанов.
Добавим, что Леман был к тому же владельцем и основателем местной газеты, называвшейся «Колонист Запада».
Наш новый друг, бывший офицер зуавов, а ныне колонист в Санта-Фе, бургундец Флажоле, жил в доме возле великолепного порта, построенного швейцарским инженером Рола.
Жилище оказалось уютным и изысканным и говорило о том, что его хозяин — человек со вкусом, богатый, поклонник французского комфорта. Гостеприимство было сердечным и изобильным. Нет нужды лишний раз подчеркивать: собравшиеся все время говорили о Париже и пили за Францию.
Настала ночь. Из города доносился негромкий шумок. Можно было различить приглушенный говор, чей-то шепот, бряцание оружия о мостовую, звон шпор и лязг штыков — звуки, знакомые уху Флажоле, как, впрочем, и его гостям.
Буало озабоченно вертелся на стуле.
— Поглядеть бы, хотя бы одним глазом.
— Да, — поддержал Фрике, — ну, немножко.
— А! И охота вам подставлять свои головы? Пусть эти господа сводят между собой счеты, вам же лучше не соваться.
— Но, Флажоле, ты же сказал, опасности нет никакой.
— Все равно не стоит рисковать. К тому же происходящее здесь, признаюсь честно, меня совершенно не тревожит. А! Если бы причина возмущения была иной… Например, угнетенный народ внезапно поднимается, чтобы стать свободным, я бы снял со стены карабин и воскликнул: «На баррикады!» Но какое мне, черт побери, дело до мелких домашних склок, когда свободные как воздух бравые ребята решают мелкие разногласия силой оружия?
— Но мы путешествуем вокруг света не для того, чтобы отсиживаться в четырех стенах. Интересно поглядеть хотя бы немножко на происходящее.
— Ну, месье Флажоле, нас же, в конце концов, не съедят… Посмотрим чуть-чуть.
— Черт побери! Вы хоть знаете, из-за чего тут стреляют?.. Дело в том, что губернатор Ириондо весьма непопулярен среди колонистов. Это крупный мужчина тридцати пяти лет, в общем-то, довольно безобидный, но одержим одной-единственной страстью — к пиву и поглощает его в таких невероятных количествах, что стал бы первым человеком в каком-нибудь из германских университетов. В Буэнос-Айресе этот любитель пива наделал кучу долгов, и это в какой-то мере объясняет, почему он предложил себя в губернаторы. Полагаю, здесь не обошлось без братьев иезуитов[342], однако не будем вдаваться в подробности.
— Не люблю иезуитов… — четко и определенно высказался Фрике. — Человек иезуитов не может быть моим другом!.. Вот так!
Флажоле и Буало громко захохотали, когда услышали столь неожиданное заявление.
Да, Фрике — личность уникальная.
— А кто же, если это не секрет, собирается занять его место, месье Флажоле?
— Храбрый малый по имени Итуррассе, я желаю ему всех благ.
— Браво! Это мой человек, — воскликнул немного захмелевший от превосходного бургундского Фрике. — Долой Ириондо! И да здравствует Итуррассе!..
— Muere et traidor!..Muere el traidor![343] — внезапно закричали на улице сотни голосов.
— Что они орут? Так у нас кричат: «На фонарь! Повесить!»
— Боюсь, вы недалеки от истины, — грустно проговорил Флажоле. — Прольется кровь. Налицо заговор. Все руководители уже собрались у Эчеррагуэ — владельца кафе на главной площади — и ждут сигнала «Колорадо».
