Время ожидания прошло для франков в отчаянном противостоянии Алеппо. Занги был угрозой, а Нуреддин обернулся бедой. В отличие от отца, сын не был просто жестоким солдафоном. Опытный и отважный военачальник, Нуреддин оказался к тому же умелым правителем, а вдобавок ревностным в своей басурманской ереси, что весьма уважалось его единоверцами. Атабека Алеппо от покорения Сирии не отвлекали никакие иные владения, и скоро в нечестивые руки тюрка попала Артезия – антиохийский оплот на северо-востоке от Оронтеса. Милость Господня, однако, не покинула франков полностью – Нуреддин, по слухам, страдал приступами безумия и судорог, и следовало уповать, что дни его окажутся считаными. К тому же союз с Дамаском по-прежнему обеспечивал Антиохии безопасный тыл.
Однако тот, кто рассчитывал на верность мусульманского союзника, возводил свои упования на зыбком песке.
Весной правитель Хаврана, армянин Тантаис-Алтунташ, недовольный властью сельджуков, решил перейти на сторону франков. До сих пор верховным повелителем Тантаиса-Алтунташа был дружественный Дамаск, и тучные земли Хаврана – этой библейской земли Васан – служили эмирату житницей. Неудивительно, что Мехенеддин решительно воспротивился переходу своего подданного на сторону Латинского королевства. Поначалу Иерусалим остерегался брать Хавран под свою защиту. Особенное миролюбие проявляла королева, неспособная вести армию в бой и оттого склонная к миру. Зато король Бодуэн с пылом юности алкал ратных подвигов, в которых намеревался отличиться. Его сторонники указывали, что во владениях Алтунташа расположены ключевые крепости – Дераа-город Бернарда д’Эстампа, Босра-Буссерет и Салхад. К тому же притворщик Мехенеддин, продолжая уверять латинян в своей дружбе, в последнее время сблизился с Алеппо и даже выдал Нуреддину убийцу его отца. В конце концов Высшая курия Латинского королевства постановила внять слезной мольбе несчастных христиан Хаврана и милосердно избавить их от власти мусульман, тем более что обладание горной равниной Васана сулило в будущем и захват ненадежного Дамаска.
Армия, стосковавшаяся по прибыльным экспедициям, ликовала – наконец-то кончается скудное победами, славой и наживой женское правление. То, что первый большой поход нового короля Иерусалима предназначался во спасение христиан, являлось неопровержимым добрым знаком для грядущего царствования Бодуэна III.
Иерусалимское воинство вверилось шестнадцатилетнему юноше, и ополчение собрали со всей возможной поспешностью. Каждый из главных вассалов короны – граф Яффы, сеньор Сидона и принц Галилеи – привел с собой по сотне полностью оснащенных рыцарей, Иерусалим выставил шестьдесят одного рыцаря, сеньор Трансиордании – шестьдесят, Наблус – семьдесят пять, Акра – восемьдесят. Рыцарей сопровождали тысячи конных сержантов, туркополов и пеших арбалетчиков. Прочие вассалы королевства также срочно явились с полным составом своих войск. Тамплиеров и тех не пришлось уламывать присоединиться к столь благому делу. Король Бодуэн непременно окажется достойным доверия опытных, поседевших в боях воинов: юный лев возмужал и готов к угодным Господу героическим деяниям.
Даже самым коротким путем, напрямик через горы и пустыню, до подножья горы Ермон лежал долгий и опасный марш, а для свершения задуманного необходимо было успеть занять город прежде, чем Дамаск или Алеппо заставят Тантаиса-Алтунташа передумать.
Воины шли под беспощадным майским солнцем, накинув на раскаленные шлемы льняные наметы, поверх кольчуги – белые полотняные сюрко. Вновь победно реял в синеве серебряный иерусалимский штандарт с золотым крестом, рядом развевался гонфалон тамплиеров – черный крест на белом поле, слепило золото Животворящего Креста, но вместо скончавшегося праведного Уильяма, его воздевал ввысь уже новый патриарх Иерусалима – Фульхерий Ангулемский.
В Иудейских горах шли бодро, горланили:
Что обещал Господь тому,
Кто крест возьмет в его хвалу?
Земли и золота нам надо,
И вечный рай для нас награда!
Но едва вползли в песчаные горы, спускавшиеся к руслу Иордана, пение замолкло: колонну немедленно атаковали отряды арабов, бедуинов и туркменов, считающих себя хозяевами этих мест, безлюдных со времен Иисуса. Конные сарацины кружили вокруг, били в барабаны, гонги, цимбалы, трубили в рога, дико улюлюкали и истошно вопили, как лающие собаки и завывающие волки. Бодуэн приказал сомкнуть ряды и не замедлять хода. Всадники двигались в сердцевине колонны, в правой руке каждый держал меч, на левом плече висел щит, к седлу было приторочено копье. С флангов армию прикрывали пехотинцы-арбалетчики.
Дождь сарацинских стрел затемнял небо, но франки сдвигали щиты, а пробившие броню стрелы, по счастью, не сравнимые по убойной силе с тюркскими, застревали в толстых поддевах. Многие так и продолжали путь, утыканные иголками, вроде ежей. Но, несмотря на спешку, ополчение вынуждено было останавливаться все чаще – перевести дух, напоить коней, ратникам поменяться местами, чтобы каждый фланговый мог передохнуть внутри «черепахи» – плотно сдвинутой колонны воинов. Замыкали боевое построение самые опытные и отчаянные арбалетчики – сержанты-тамплиеры. Им приходилось труднее всех – они вынуждены были двигаться за строем задом наперед, выстрелами удерживая сарацин вдалеке.
Исчерпав запас стрел и дротиков, мусульмане бросались в мнимое бегство, чтобы соблазнить рыцарей пуститься в погоню, но король, коннетабль Менассе д’Иерже и центурионы установили железную дисциплину. По горькому опыту франки знали, что на марше спасительна только выдержка и единство, а безрассудная отвага губительна.
Утром стрелы неслись из тумана, едва вставало солнце – туман и тени исчезали, но разбойники оставались. Они возникали темными контурами на гребнях гор, летали вокруг, высматривая возможность ужалить. Бодуэн неутомимо, вновь и вновь, проезжал сквозь ряды на своем вороном коне без шлема, и вид монарха воодушевлял воинов.
В бесплодной белой долине Иордана, поросшей верблюжьей колючкой, саксаулом и терновником, жара стала непереносимой. Справа и слева в раскаленном мареве дрожали на горизонте горные цепи, подступы к Иордану загораживали топкие заросли тростника и непроходимого кустарника. Пот струился под шлемами, затекая в глаза, боль беспощадно ломила спину, судороги сводили ноги. Раненых, не способных идти или ехать верхом, затаскивали внутрь колонны, валили на обозы. Кончалось место на обозах – их, сменяясь, волочили на носилках оруженосцы и обслуга. Ни одного живого не бросили. Умерших закапывали тут же, под ногами, чтобы скрыть от врагов потери. Позади себя измотанные латиняне оставляли лишь огромную вытоптанную борозду да крупы убитых лошадей. Внезапные налеты сарацин снова и снова разбивались о неуязвимый монолит, с мерным грохотом неумолимо двигавшийся на север в облаке густой пыли.
