В таком полупомешанном состоянии я пребывал почти все свое путешествие, и, когда мы пришвартовались среди леса мачт лондонской гавани, меня обуревали сладостное волнение, романтизм и дикое вожделение. И все это одновременно. Сломя голову я помчался к отцовскому дому, сгорая от нетерпения устроить ей сюрприз: ведь она не могла знать, что я возвращаюсь, и застучал дверным молотком с такой силой, что прохожие недоуменно оборачивались: какая причина может заставить этого здорового, дочерна загорелого парня так спешить?
Как всегда, дверь открыл старина Освальд. Он изумленно посмотрел на меня, когда я промчался мимо него, вопя во все горло. В холле никого не было, и вещи казались и знакомыми, и чужими одновременно: так всегда бывает после долгого отсутствия.
— Элспет! — орал я. — Эгей, Элспет, я вернулся!
Освальд бормотал у меня под ухом, что батюшки нет дома; я похлопал его по спине и потрепал за бакенбарды.
— Ну и хорошо, — говорю я. — Надеюсь, его принесут вечером. Где госпожа? Элспет, где ты?
Освальд начал о чем-то кудахтать, то ли от радости, то ли от возбуждения, и тут я услышал, как открывается входная дверь. Я обернулся, но увидел всего лишь Джуди. Это меня слегка удивило: я не рассчитывал застать ее здесь.
— Привет, — говорю я, не слишком обрадованный, хотя выглядела она, как всегда, прелестно. — А что, отец до сих пор не нашел себе новой шлюхи?
Она собиралась что-то сказать в ответ, но в этот момент на лестнице раздались шаги, и появилась Элспет. Бог мой, что за картину она собой представляла: золотистые волосы, приоткрытые алые губы, распахнутые голубые глаза, трепещущая грудь — ясное дело, на ней было что-то надето, но ни за что в жизни я не смогу вспомнить, что именно. Она выглядела как испуганная нимфа, и в следующий миг старый сатир Флэши был уже наверху и сжимал ее в своих объятьях.
— Элспет, я вернулся! Я дома!
— Ах, Гарри! — говорит она, и ее руки обвивают меня, а губы сливаются с моими.
Если бы в ту минуту в холл ворвалась Гвардейская бригада с приказом взять меня под стражу, я не обратил бы на нее внимания. Я схватил Элспет в охапку и без лишних слов поволок в спальню, где мы и порезвились от души. Это было здорово, так как я наполовину обезумел от желания и воздержания, и, когда все было кончено, просто лежал, слушая, как она осыпает меня тысячей вопросов, прижимал ее к себе, покрывал поцелуями каждый дюйм ее тела и отвечал невпопад. Не могу сказать, как долго мы пролежали так, но этот замечательный день длился долго и закончился, только когда горничная постучала в дверь, объявив, что мой отец вернулся и хочет меня видеть.
Мы принялись одеваться и причесываться, хихикая, как нашалившие дети, и, едва Элспет привела себя в порядок, снова постучала горничная, говоря, что отец уже теряет терпение. Только из желания показать, что это не дело — торопить героев, я снова завалил мою милую, невзирая на приглушенные протесты, и оседлал ее, даже не давая себе труда разоблачиться. Потом мы спустились вниз. Вечер, когда вся семья собралась приветствовать возвращение прославленного Ахилла, обещал быть великолепным, но не стал таковым. Отец постарел на два года: лицо его стало еще краснее, живот обширнее, а волосы на висках совершенно поседели. Он был довольно обходителен: называл меня молодым пройдохой и говорил, что гордится мной: весь город обсуждает вести из Индии, и панегирики Элленборо в мой адрес, так же как в адрес Сэйла и Хэйвлока, у всех на устах. Но хорошее настроение отца скоро испарилось, он изрядно накачался и в итоге впал в ступор. Я чувствовал неладное, но не хотел забивать себе голову.
Джуди обедала с нами, и я заметил, что все домашнее хозяйство находится под ее контролем. Плохая новость. Меня она заботила не больше, чем два года назад, после нашей ссоры, и я открыто демонстрировал это. Со стороны отца было несносной глупостью держать свою куколку в доме наравне с моей женой и обращаться с ними как с равными, и я решил поговорить с ним при случае. Впрочем, Джуди была спокойна и вежлива, и я сообразил, что если я не нарушу мир, то и она не станет делать этого.
Но отец не слишком занимал мои мысли. Я был весь в Элспет, потешаясь над ее манерой зачарованно слушать меня: я успел подзабыть, какая она глупышка, но в этом были и свои преимущества. Она с широко раскрытыми глазами внимала рассказу о моих приключениях и не проронила ни слова за все время обеда. Я буквально купался в лучах этой бесхитростной головокружительной улыбки и старался дать ей понять, какой у нее замечательный муж. А позже, когда мы отправились в кровать, я представил тому еще больше доказательств.
Именно тогда в моем сознании впервые промелькнула мысль, что в ее поведении есть нечто странное. Она заснула, а я, совершенно изнеможенный, лежал, прислушивался к ее дыханию и ощущал какую-то неудовлетворенность — согласитесь, это довольно странно в таких обстоятельствах. И тут догадка пришла ко мне; я отогнал ее прочь, но она тут же вернулась снова.
У меня, как вы знаете, богатый опыт по части женщин, и я, думается, могу лучше, чем кто-либо другой оценить, каковы они в постели. И как ни отгонял я эту мысль, мне приходилось признать, что Элспет стала не такой, как прежде. Я часто говорил, что из апатии ее выводили только мужские объятия — бесспорно она была весьма охоча до ласк в недолгие часы, истекшие с момента моего возвращения, — но теперь я не замечал в ней таких проявлений страсти, как раньше. Все было, в общем, замечательно, и даже не знаю, как это объяснить — она проявляла активность и получала в конце удовлетворение, но теперь стала относиться к нашим забавам — как бы это сказать? — спокойнее, что ли. Иди здесь речь о Фетнаб или Жозетте, я бы и глазом не моргнул, позволю заметить: для них это сколь игра, столь и работа. Но к Элспет я относился совершенно иначе и нутром чуял: что-то здесь не так. Это была всего лишь тень сомнения, и, проснувшись поутру, я напрочь забыл про нее. А если бы и не забыл, то события утра все равно вытеснили бы ее из памяти. Я спустился вниз поздно, но успел перехватить отца прежде, чем тот улизнул в свой клуб. Он сидел, задрав нога на кушетку, и приготовлял себя к тяготам дня посредством стакана бренди. Вид у него был довольно желчный, но я без обиняков выложил ему свои мысли насчет Джуди.
— Времена изменились, — говорю я, — и мы не можем больше терпеть ее здесь. — Можете заметить, что два года, проведенные среди афганцев, существенно изменили мои понятия о сыновней почтительности: мной теперь не так легко было помыкать, как прежде.
— Угу, — буркнул отец. — И как же они изменились?
— Ты убедишься, — продолжаю, — что я теперь известный человек в городе. После Индии и всего такого. Мы отныне окажемся под пристальным вниманием общественности, пойдут слухи. Это, прежде всего, бросит тень на Элспет.
