— Да вы что, спятили?
— Это почему же?
— Но, дружище, так вам придется добираться до Нантюа два дня, а то и три…
— Лучше поздно, чем никогда.
— Там через ущелье Серпа идет лишь козья тропа. Вы же коня угробите.
Блез покачал головой:
— Придется рискнуть… нет, сударь мой, дело решенное. Я никогда ничего не делаю вопреки своим предчувствиям, а раз к ним добавились ещё и ваши, это доказывает, что они верны. Клянусь всеми святыми Рима, я благодарен вам. Это такая неожиданная удача, что мы встретились!
Веселое настроение спутника исчезло без следа. Его лицо окаменело, стало ещё более жестким и непроницаемым. Глаза зажглись недобрым хитрым блеском, и он искоса взглянул на Блеза.
— По-моему, сударь, вы слишком уж всполошились по пустякам. Позвольте мне переубедить вас, — сказал он примирительным тоном.
— Невозможно, дружище. Я твердо решил повернуть на Жекс.
— Вы это всерьез?
— Конечно.
Спутник Блеза ехал справа от него; но теперь, как бы для того, чтобы объехать выбоину на дороге, чуть приотстал и взял левее. В обычной ситуации Блез не обратил бы на это внимания. Однако сейчас, когда все чувства были обострены, ему сразу пришло в голову, что такая перемена позиции открывает его левый бок и спину для удара кинжалом.
Какое-то шестое чувство — или, возможно, еле различимый звук — предупредило его. Он резко повернулся в седле и наклонился в сторону как раз тогда, когда с ним поравнялась голова лошади спутника. В тот же миг кинжал врага, пройдя мимо цели, разрезал плащ Блеза на плече.
Мгновенный удар шпорой увеличил расстояние между ними до нескольких ярдов; шпага де Лальера уже была обнажена, и он развернул коня навстречу нападающему.
— Это была ошибка, сударь мой, — сказал он угрюмо. — Ну-ка убери руку со шпаги!
У бретера перекосилось лицо, словно он проглотил добрую порцию желчи. От изумления, бешенства и замешательства у него словно язык отнялся. Он сидел, уставясь на Блеза, сжимая в руке так неудачно пущенный в ход кинжал.
Блез продолжал в том же тоне:
— Ну-ну! Интересно, скольким добрым людям ты оказал услуги вроде этой. Однако вспомни пословицу насчет кувшина, который повадился по воду ходить, и другую — что после каждого дня приходит вечер.
«Браво» обрел наконец дар речи и подходящие к своему настроению слова: он ревел, как бык, извергая ругательства, и сосны, обступившие с двух сторон дорогу, делали его крики ещё громче.
Потом постепенно в потоке богохульств стал улавливаться какой-то смысл. Последовало заявление, что Блез арестован именем герцога, что если тот сдаст оружие и смирно отправится в форт дель-Эклюз, то он, Симон де Монжу, смилуется над ним, если же нет, то он клянется телом Христовым, что выпустит ему кишки и оставит гнить в лесу. Ибо таков приказ герцога. Симон де Монжу («Клянусь гвоздями креста Христова!») ещё ни разу не провалил дело, что могло бы подтвердить великое множество мертвецов, если б они могли говорить. Так что он поднесет здоровенную гнилую фигу ему — слюнявому, жеманному пройдохе французскому…
— Руку прочь от шпаги, — повторил Блез.
— Ну, ты сейчас получишь! — прорычал де Монжу и пришпорил коня.
Он уклонился от шпаги Блеза, дав ей скользнуть плоской стороной по верхней части руки, и одновременно попытался ударить кинжалом. Однако кони по инерции пронесли их друг мимо друга.
Отбросив в сторону кинжал, де Монжу выхватил шпагу, развернул коня и снова атаковал. Блез парировал удар и полоснул клинком врага по голове — показалась кровь. И снова кони разнесли их в разные стороны. Они повернули и опять сблизились.
Де Монжу сделал обманное движение в четвертой позиции, с выкриком «Ха!» перевел атаку в шестую, но его клинок встретился с клинком Блеза, и он, потеряв равновесие, с трудом удержался в седле. Шпага де Лальера хлестнула его, снова пустив кровь. И в который раз кони разнесли их в стороны.
Полуослепший от крови, заливавшей глаза, ошеломленный бретер вдруг понял, что его побили. Лучший фехтовальщик в маленькой савойской армии, он ещё ни разу не мерился силами с французским кавалеристом. Его любимые удары, его физическая сила и свирепость, так легко создавшие ему репутацию среди людей герцога, ничем не могли помочь в этом поединке.
Когда они снова сошлись, он едва узнал француза — так непохож тот был на простака, которого де Монжу разглядывал добрый час. Лицо вдруг стало мрачным, твердым, как кремень: губы плотно стиснуты, уголки рта опущены книзу, широкие скулы выступают, словно костяшки сжатого кулака, глаза побелели и горят яростью, — это было лицо бойца, с радостью отдающегося своему искусству… а для охваченного паникой Симона де Монжу — лицо смерти.
Он повернулся бы и пустился наутек, если бы отважился подставить спину противнику, чья шпага теперь мелькала вокруг него, сверкая ослепительными вспышками, возникая то с одной стороны, то с другой, подавляя его слабеющую защиту. Он попытался отступить, но француз следовал за ним, не отставая ни на шаг. И наконец заключительный прием «мельница» пробил защиту. Когда клинок врезался ему в мозг, он вскрикнул, а затем тяжело рухнул на дорогу.
Вдруг стало очень тихо; тишину леса только подчеркивало бормотание вод Роны в ущелье слева, немного ниже дороги. Блез с минуту сидел в седле, уставясь на неподвижное тело, скорчившееся под копытами лошади. Его ослабевшая, безвольно повисшая рука все ещё не выпускала окровавленную шпагу.
Потом, подстегнув себя мыслью, что надо спешить, он вытер и вложил в ножны шпагу, взглянул на дорогу, чтобы проверить, не едет ли кто-нибудь, спрыгнул на землю и, поймав коня де Монжу, привязал к своему. Затем быстро, опасаясь, что его везение кончилось и на дороге вот-вот появятся путники, оттащил мертвеца под деревья и первым делом опустошил его сумку с документами.
Вот она, сложенная в длинный прямоугольник бумага с печатью герцога, адресованная капитану Франсуа де Сольеру, сеньору де Монастеролю, в форт дель-Эклюз. Вскрыв письмо, он обнаружил то, что и ожидал.
С момента получения сего письма и в течение трех последующих дней капитану де Сольеру надлежало задерживать всех французов, проезжающих через ущелье из Женевы или из иных пунктов, расположенных к востоку. Ему следовало подвергать сомнению их документы, ссылаясь на необходимость проверить их у герцогского канцлера. Это указание не распространялось на хорошо известных лиц, состоящих на королевской службе, как-то: господина де Монморанси, господина де Воля и им подобных, коих надлежало пропускать беспрепятственно… Герцог Карл III Савойский в этом деле вполне полагался на распорядительность и молчаливость капитана де Сольера.
