– Я сегодня не дежурный, мой милый, и у меня много дела в банке; обратитесь к кому-нибудь другому.
Сказав это, он прошел мимо.
Немного погодя попался навстречу священник церкви св. Симеона. Палач обратился к нему и в голосе его было еще больше мольбы:
– Батюшка, моя дочь, моя единственная дочь, умирает. Ранами Господа нашего умоляю вас, окажите ей помощь!
Священник искоса посмотрел на него таким взглядом, как будто тот просил его сходить и дать причастие волку, и ответил:
– Ты шутишь, сын мой?… Это дело женское, а не мое…
Повернув за угол, он наткнулся на существо, более похожее на зверя, чем на человека, – босое, грязное, полунагое и едва опохмелившееся от пьянства, пролежав двадцать восемь часов замертво. В народе отозвали Отре. Он был полудурачок. Если какой-нибудь гражданин, возвращаясь домой поздно ночью, натыкался на что-то мягкое, отвечавшее ворчанием за толчек, то он отходил в сторону, не смущаясь ни сколько, и только бормотал сквозь зубы: «это Отре». Его считали таким гадким, низким существом, что почли бы за обиду животному уподобить ему Отре! Однако ж к нему обратился со своею просьбою бедный мастер Александро. Отре тупо и с испугом посмотрел на наго и закричал:
– Вина! вина!
– Поди, брат, помоги моей дочери и я одену тебя с головы до ног…
– Вина!
– Да дам я тебе вина, сколько хочешь! поди в дом, помоги Виржинии и потом выпей там все мое вино.
– Твое вино? нет… оно смешано с кровью. Я не хочу твоего вина…
И он прошел мимо, ворча что-то сквозь зубы.
Глава XXVII. Завещание Беатриче
Подойдя к отцу Анжелино, который на коленях и закрыв лицо руками, молился и плакал перед образом Божией Матери, Беатриче положила руку на его плечо и сказала:
– Батюшка, сделайте мне милость, попросите сюда братьев мизерекордии. Я желала бы им и вам передать мои последние просьбы.
Через минуту отец Анжелико ввел в тюрьму братьев мизерикордии. Капюшоны их были спущены на лицо и только два отверстия были оставлены для глаз.
Беатриче обратилась к ним с следующими словами:
– Братья во Христе! Я не могу выразить мою благодарность за те благодеяния, которые вы оказывали мне, как страждущей, – могу только молить Бога и молю его, чтоб он наградил вас так, как вы того заслуживаете. Но и хочу просить вас еще об одном благодеянии, вас и святого отца, духовника моего. Я сделала свое духовное завещание; и, так как я боюсь, что трибунал не допустит его исполнения, то я прошу вас всеми силами ходатайствовать перед папой и испросить его согласия на то, чтоб мое приданое было употреблено так, как я изложила в завещании. Прошу вас также заказать двести панихид за упокой моей души, из которых сто прежде похорон и сто после. Для этого прошу вас принят эти сорок пять червонцев – все, что я имею при себе, а если этого недостаточно, то вы потрудитесь обратиться к моему душеприказчику Франческо Скарпезио, который вручит вам нужные деньги. Я желаю, чтоб Андрей, Людовик и Асканий, солдаты, которые во время моего заключения оказывали мне сострадание, были щедро награждены Пускай это покажет им, что сострадание к несчастным не только на том свете, но и на этом вознаграждается, и пусть это побудит их быть сострадательными к тем, которые после меня будут находиться в этом месте отчаяния. Виржинии, – она служила мне с любовью более, чем сестринской, и утешала меня в самые тяжелые минуты, – я оставляю, кроме того, что назначено ей в завещании, все платья, белье и золотые вещи, какие есть со мною в тюрьме. Но где же Виржиния? Что значит, что её не видно?
Она обвела глазами тюрьму и, не видя своей покровительницы, продолжала:
– Бедняжка! У нее не достало духу быть свидетельницей тому, что суждено мне вынести. Бедное дитя! она по всему достойна была бы получить от неба или другую душу, или другое положение! Я не знаю желать мне или нет ее увидеть, но если я не увижу ее, передайте ей мой нежный поклон и скажите ей, что я надеюсь увидеть ее в раю. Когда это сердце перестанет биться, – прибавила она, приложив к груди руку, – похороните меня в церкви Сан-Пьетро-ин-Монторио: туда солнце посылает свое первое приветствие и хотя мертвые не чувствуют тепла и не видят света, но все же есть утешение, умирая, знать, что твою могилу будут освещать лучи солнца. Вот мои последние просьбы, братья во Христе, не откажите исполнить их и молите Бога за меня грешную.
Глава XXVIII. Помилование
Просперо Фариначчьо спал крепким сном. Вдруг он неожиданно был разбужен треском разбитого стекла и камнем, упавшими к нему в комнату. В то же самое время послышался на улице мрачный голос:
– Вставай! в то время, как ты спишь, всех Ченчи ведут на казнь!
Фариначчьо вскочил с постели и кинулся к окну. Заря едва занималась; на улице никого не было видно; только издали слышался тот же голос, повторявший горестное известие.
– Всех Ченчи ведут на казнь, а ты спишь?
Фариначчьо пришел в бешенство; наскоро оделся, бросился в карету и поскакал в тюрьму Корте-Савелла; там он услышал подтверждение того же и полетел в Квиринал.
Взбежав по лестнице, через две и три ступени разом, он достиг, передней и, обратясь к камерариям[50], вопросил их доставить ему доступ к святому отцу, по очень важному делу, не терпящему отлагательства.
– Дело идет о жизни или смерти. Ради Бога, торопитесь! Боже мой, никто; не двигается с места!
Один камерарий, взяв его с большою медленностью за руку и держа его перед собою, насмешливым, но вполне вежливым тоном сказал ему:
– Достойнейший господин адвокат, да будет вам известно, что его святейшество еще почивает.
– Да ведь я знаю, что святой отец встает очень рано.
– Могу вас уверить, что папа еще спит, – подтвердил другой камерарий.
– Святой отец еще не вставал, потому что не мог сомкнуть глаз во всю ночь, прибавил третий.
Фариначчьо выходил из себя. На его счастье в эту минуту вошел в переднюю папский камердинер с чашкой шоколада; он направлялся прямо к двери папских покоев.
Камерарии стали делать ему знаки, чтоб остановить его, но тот не понимал их, заявил:
– Я вас не понимаю; вы только-что звали меня так, как будто сделались светопреставление: «скорей шоколад! Его святейшество давно встал!» а теперь удерживаете меня!
– Тебе приснилось; мы даже еще не слышали его звонка. Его святейшество еще спит.
– Если вы не слышали звонка отсюда, то я вас поздравляю. Я слышал его издалека.
В эту минуту послышался нетерпеливый звонок.
– Я вам говорил. Пустите же меня! когда его святейшество взбесится, ведь мне первому придется отдуваться.
