Николай Харин - ДАртаньян в Бастилии

Все это делало Рошфора незаменимым человеком для кардинала. Однако в то утро его высокопреосвященство устроил своему клеврету разнос. Рошфор пытался оправдаться, но его слабые попытки уменьшить возводимые на него обвинения еще больше раздражали кардинала.

Арамис исчез, не появился он и на следующий день.

Это не на шутку встревожило двоих друзей, разместившихся в старой квартире Атоса на улице Феру.

Они понимали, что Арамис находится в отчаянном положении и ему впору думать не о том, как спасти д'Артаньяна из тюрьмы, а о том, как скрыться от вездесущей агентуры отца Жозефа и от всевидящего ока грозного министра.

— Проклятие! — воскликнул Портос, разглядывая из окна второго этажа улицу, по которой взад и вперед сновал обычный для этого времени дня парижский люд. — И зачем это Арамису вздумалось ввязываться в это дело!

— Арамис постоянно «ввязывается», как вы говорите, не в одно, а в целую дюжину «дел». Какое из них вы имеете в виду? — меланхолично спросил Атос.

— Да этот заговор принца, будь он трижды неладен!

Из-за него нашему другу теперь грозит эшафот.

— Что же не идет этот бездельник Гримо! Может быть, он не сумел отыскать монастырь? — проговорил Атос. Из этого следовало, что Атос также томится в ожидании новостей.

— Да нет. Арамис подробно все объяснил. Теперь и я найду этот монастырь с закрытыми глазами, — пробурчал Портос. Затем он шумно вздохнул и посмотрел в окно.

— Мне пришла в голову отличная мысль, — заметил Атос.

— Так говорите скорее!

— У нас ведь есть еще Планше. Он тоже может поработать связным, раз уж мы решили не рисковать попусту.

— Верно. Мысль действительно превосходная!

— Последнее время мне нечасто приходят в голову мысли, — тем же тоном проговорил Атос. — Тем более «превосходные».

Тут Портос чертыхнулся.

— В чем дело, Портос?

— В вашей идее есть один изъян, друг мой. Я только сейчас обнаружил.

— Очень может статься. Я же говорил вам, что мне вообще редко последнее время приходит что-нибудь путное.

Что же вы обнаружили?

— Что, для того, чтобы вызвать Планше, придется самим выйти на улицу.

— Ничуть не бывало.

— Но как это сделать?

— Послать за Планше слугу нашей хозяйки.

— Но разве мы можем доверять какому-то неизвестному малому.

— Я и не думаю доверять ему что-то серьезное. Но нам ничто не мешает пригласить хозяйку и попросить ее отправить слугу в казармы Пьемонтского полка к сержанту по имени Планше. Он пойдет туда, разыщет Планше и сообщит, что его ждут на улице Феру. Думаю, нашему сержанту не потребуется много времени, чтобы догадаться, кто его приглашает, даже если слуга забудет номер дома.

— Вы совершенно правы, Атос. Давайте так м сделаем.

Они так и сделали.

Покуда друзья дожидались Планше, вернулся Гримо из монастыря. На маленьком клочке бумаги бисерным почерком Арамиса было написано следующее:

Улицы Парижа стали совсем недоступны для меня, и я вынужден сделаться затворником. Но прежде чем я окончательно уединюсь, мне предстоит выполнить мой христианский долг, этою требует моя совесть. Я отправляюсь на вылазку, надеюсь, она будет недолгой и успешной. Если же нет. прощайте, милые мои друзья, и пусть Бог поможет вам завершить то дело, которое мы начали вместе и в котором я так мало сумел помочь вам. Моим душеприказчиком я попросил быть того, кто передаст это послание. Он же известит ту (последнее слово было густо зачеркнуто и исправлено на «того»), того единственного, кроме вас, человека на свете, который, быть может, будет оплакивать меня. Ваш А.

Прочитав записку, друзья вновь обратили свои взоры на Гримо.

— Так ты, значит, не застал Арамиса в монастыре? — спросил Атос.

— Он покинул монастырь прошлой ночью и оставил это.

В монастырь меня не пустили.

— Понятно, у миноритов строгий устав, — задумчиво проговорил Атос. Кто передал тебе записку, Гримо?

— Один священник. Отец Мерсенн. Хороший человек.

В устах молчальника Гримо такой отзыв мог служить вы дающейся рекомендацией. Годы, проведенные в услужении у Атоса, приучили Гримо излагать только главную мысль.

— Из того, что сообщил нам Гримо, следует, что мы не знаем, что сталось с Арамисом.

— Черт возьми! Верно.

— Но мы знаем, что какое-то благородное дело послужило причиной того, что он решил рискнуть собой еще раз.

— Ax! — вскричал Портос. — Держу пари, что и в этот раз тут замешана какая-нибудь дама. Он неисправимый романтик, наш Арамис.

— Думаю, вы ошибаетесь, Портос. На этот раз дело серьезнее. Вспомните, в записке говорится, что его побуждает к этому совесть. Будь речь о даме, он написал бы — «сердце» или «душа», в конце концов!

— А я говорю вам, что ошибаетесь вы, — упорствовал Портос, на которого торжественный и печальный слог послания Арамиса не произвел такого впечатления, как на Атоса, подчас склонного к черной меланхолии. «Совесть», «душа», «сердце»! Наш милый Арамис — поэт, а поэты никогда не отличают одно от другого и всегда все перепутают!

Право, Атос, вы ошибаетесь, глядя на вещи слишком мрачно.

— Я хотел бы ошибаться, — покачал головой Атос. — Но жизнь обычно подтверждает мои наихудшие предположения.

— В таком случае, давайте снова заключим пари!

— Вы говорите — «снова», Портос?

— Черт побери, конечно, снова. Новое пари!

— Новое пари?!

— Как, вы забыли?!

— Да о чем вы тут толкуете, Портос?!

— Да о том самом пари, которое мы с вами заключили в «Сосновой шишке», когда только что приехали в Париж и собирались переночевать.

Само собой разумеется, этот разговор происходил уже без Гримо, которого Атос отослал в соседнюю комнату по-солдатски коротким жестом.

— Я совсем забыл, — сказал Атос. — Но теперь припоминаю.

— А я, напротив, помню очень хорошо. Вы выиграли у меня сорок пистолей.

— Тогда причина ясна. И вы предлагаете мне новое пари?

— Ну разумеется. Я бьюсь об заклад, что «христианский долг» нашего таинственного Арамиса, о котором он пишет в своем послании, вполне можно заменить словами «племянница богослова», безо всякого ущерба для смысла!

— Будь по-вашему.

— Ставлю сорок пистолей.

— Э-э, друг мой. Так дело не пойдет. Могу предложить двадцать и дюжину бутылок бургундского.

— Так вы снова не при деньгах? Хорошо, принимаю ваши условия. И заметьте, дорогой Атос, я делаю это единственно из желания отучить вас видеть во всем мрачную сторону.

Атос не удержался от улыбки.