Она подняла кисть, изящно взмахнула перед собой, заставив все взгляды проследить за ее движением, а потом продолжала все увереннее:
— А еще говорят, что у моей матери было шесть пальцев. Но как я ни всматриваюсь, вижу перед собой только пять. Пять! И хотя я почти не помню моей матери, две вещи о ней я знаю твердо. Во-первых, она не была мужчиной. И во-вторых, она не была клейменым убийцей.
В комнате воцарилась тишина — такая глубокая, что было слышно, как горят свечи. Посол продолжал смотреть все так же торжествующе: казалось, он не услышал последней фразы Елизаветы, внутренне прислушиваясь к тем словам, которые рассчитывал услышать, — к словам, которые объявляли о ее полной покорности его воле. Молчание было прервано только тогда, когда Томас, прихрамывая, подошел к столу и заглянул в шкатулку.
— Святый Боже! — вымолвил он. — Святый Небесный!
Только тогда Ренар ожил, схватил шкатулку и развернул ее к себе. Он опрокинул ее — и на стол перед ним выпало то, что в ней лежало. Посол отшатнулся и рухнул в свое кресло.
— Что?.. Что?.. — только и смог выговорить он. Снова повисло молчание, но на этот раз не столь долгое.
Нарушила его принцесса. Она шагнула к столу и посмотрела на шахматную доску. На свою королеву, окруженную и скованную фигурами Ренара.
— Это должен был быть мат в три хода, не так ли, посол?
Она дождалась, чтобы его остекленевшие глаза встретились с ее ясными глазами. А потом наклонилась, подсунула пальцы под полированный край доски, чуть выступавший за столешницу, и подбросила доску высоко в воздух. Черные и белые фигуры разлетелись в свете свечей, упав на колени Ренара, на пол, покатились по столу и остановились возле клейма «У», выжженного на отрубленной кисти Урии Мейкписа. И только когда последняя фигура замерла, принцесса Елизавета повернулась и очень медленно вышла из комнаты.
С зубцов Собора Парижской Богоматери каменные демоны выплевывали воду на огромную площадь. Ему казалось, он выслеживает медведя, что было таким же бессмысленным, как и все остальное, присутствовавшее в этом сне. Огромный черный зверь, символ его рода, манил его порыкиваньем. Это «хр-хр-хр» уводило его из лесов родной страны, которые он мог только представлять себе в воображении, в знакомые каменные каньоны Парижа.
И вот теперь Тагай смотрел на огромный храм. Зов медведя замер вдали, оставив вздохи ветра на кровлях. Это заставило его бросить взор наверх — и он увидел стоявшую там женщину. Ее длинные черные волосы развевались на ветру. Нет, она не стояла — она парила: только одна ее нога слабо прикасалась к каменной кладке.
Он никогда ее не видел. Однако он знал ее.
— Атаентсик! Великая Мать! — позвал он.
Богиня глянула вниз — ее нога заскользила по камню. Она начала падать, но медведь, которого преследовал и упустил Тагай, появился из тени, которую отбрасывали огромные деревянные двери. Тагай знал, что медведь должен ее поймать: его народ верил, что мир может возникнуть только в том случае, если Великая Мать благополучно достигнет земли. Он бросился вперед, сам превратившись в медведя, превратившись в богиню, которая падала все быстрее…
Тагай слетел с постели, сильно ударившись о пол коленом и локтем. От боли он проснулся. Но сильнее всего болела голова, словно наполненная кипящим маслом. Это все из-за вина, которое он выпил накануне вечером.
Во время падения он вскрикнул, и с кровати прозвучал отклик — укоризненное бормотание. Осторожно приподнявшись, Тагай посмотрел на женщину, раскинувшуюся среди смятой постели. Он не узнал русых спутанных волос и размазанного напудренного лица. Женщина была обнажена — валики бледной плоти среди простынь. Какая-то кузина из провинции, приехавшая в Париж на день рождения короля. Вчера вечером на обеде маркиза подтолкнула их друг к другу. Эта кузина была по меньшей мере вдвое старше его. И вдвое массивнее. Но после вечерней выпивки Тагай пошел туда, куда ему сказали.
Он заполз обратно в постель. Ему хотелось обдумать сон. Мать учила его всегда поступать так. Но голова у него закружилась снова, еще сильнее, чем раньше. Он поднялся, держась за столбик полога. На комоде у окна стоял тазик с водой. Тагай окунул в него лицо, задержав на несколько секунд. А потом поднял голову к зеркалу, висевшему над комодом.
Лицо, по которому стекали капли воды, опухло, белки узких темных глаз прорезали красные прожилки. Длинные черные волосы прилипли к коже, пропитанные маслом и ночным потом. Смуглая кожа выглядела бледной, и нездоровую ее желтизну только подчеркивала жидкая бородка, неубедительно повисшая под нижней губой. Мать всегда говорила ему, чтобы он не отпускал бороду: по ее словам, среди их народа растительность на щеках считалась признаком малого ума. Но его мать давно умерла, а у всех мужчин, которые заботились о нем после ее смерти, были бороды. Даже у маркизы была борода, хотя ей отнюдь не польстило бы, скажи он, что подражает ей.
Эта мысль заставила его рассмеяться. Тагай понял, что все еще немного пьян. Он повернулся к кровати, не обращая внимания на лежащую женщину, и поискал на полу. Бутылка валялась опрокинутая, оттуда удалось высосать не больше пары капель, которые только усилили жажду. Он начал шарить под кроватью и в это время услышал, как в дверь поскреблись. Дверь приоткрылась. В щель просунулась голова маркизы. Тагай был полностью обнажен, но не потрудился прикрыться.
— Так-так! — Дама удовлетворенно осмотрела комнату. — Надеюсь, ты оставил моей кузине приятные воспоминания, которым она смогла бы предаваться впоследствии, вернувшись к своему немощному мужу и гниющему замку?
Не реагируя на ее вопрос, Тагай продолжал шарить в поисках выпивки. Во второй бутылке обнаружился всего глоток. Раздосадованный, он рухнул на край кровати и застонал.
— Пойдем, Тагай. — Голос был нежным, что заставило его удивленно поднять голову. Маркиза сделала пару шагов в комнату и теперь манила его к себе. — Давай уйдем, пока она не проснулась. Твоя красота слишком соблазняет, а перед сегодняшним вечером вам обоим нужно отдохнуть.
— Вечером? — переспросил он хрипло. — А что будет вечером?
— Как ты мог забыть, глупый ты мальчишка? — Маркиза сновала по комнате, подбирая разбросанную одежду. — Сегодня пир в честь дня рождения короля. Генрих захочет, чтобы его Медвежонок был рядом. — Она наклонилась и ущипнула Тагая за щеку. — И у меня есть кто-то, с кем ты должен быть милым. Кто-то особенный — и очень богатый.
Гнев поднялся в его горле вместе с желчью.., — Вина, — сказал он. — Я хочу вина.
И попытался добыть из пустой бутыли хотя бы еще каплю.
