– А серебрецо на следующей седмице непременно сыщется. Обоз с товаром я уже в град послал – вот-вот вернутся, – зашустрил тот еще сильнее.
Тимоха кивнул и, выложив на стол второй кулак, принялся задумчиво их разглядывать. На старосту он вообще не обращал внимания.
– А корма что ж… С запасов кормим – боле не с чего. Ну и что с того, что они малость повяли, подгнили да чуток заплесневели? Чай, не бояре, – произнес поникшим голосом хитрован, чуя недоброе.
– Угадай, каким я тебя приложу? – спросил Тимоха.
Я только хмыкнул, наблюдая любимую забаву своего стременного.
– Левым, – машинально ответил Дубак и через мгновение размазался по стене.
– Не угадал, – с укоризной произнес Тимоха, приподнимая старосту за грудки. – А теперь?
– Правым! – завопил Дубак и… вновь завалился под лавку.
– Угадал, – кивнул Тимоха. – Так что с кормами?
– Будут корма, все будет, – заверил тот, не торопясь вылезать из своего убежища.
– А серебрецо?
– И серебрецо будет, токмо не сразу. Вот когда…
– Угадай… – перебил Тимоха.
– Вот когда вылезу из-под лавки, и сей же час будет, – поправился Дубак.
Ужинать я уселся вместе с плотницкой артелью, и дородная повариха Корзуниха с румянцем во всю щеку навалила мне здоровенную миску каши, обильно политую душистым конопляным маслом. Есть было не просто можно – нужно. Остальные оцепенело застыли – князя за своим столом видеть им еще не доводилось – и лишь спустя время принялись жевать, робко поглядывая на загадочного фрязина, который – эхма, чудны дела твои, господи, – не чурается вот так запросто трапезничать с плотницкой артелью. Но аппетит вскоре взял свое, и они быстро меня догнали, а потом и обогнали.
– Трапеза хороша? – спросил я, когда народ насытился.
– Таку кашу кажный день исть, дак мы к осени не терем – дворец отстроим, – заверил меня невысокий старшой по прозвищу Калага.
У них вообще, как я выяснил спустя десяток минут после начала беседы, в основном были в ходу прозвища. Только троих звали по крестильным именам: Михайлу, сына Борисова, Ляксандру, сына Васильева, да Пантелея, сына Иванова. Прочих же – Метелица, Белоглаз, Грач, Кулека, Моляк и Беляк.
– Яко в Москве палаты будут, – добавил худощавый Михайла.
– Токмо не каменны – того не могем, – степенно уточнил осторожный Ляксандра.
– Хошь в лапу, хошь в обло – мы по-всякому, – уверенно заявил Пантелей.
– Платили бы вовремя, – вздохнул Метелица.
Остальные помалкивали. Когда мастера говорят, подмастерьям соваться негоже – можно схлопотать по уху.
– Платить будут вовремя. Ежели хоть на день Дубак задержит, вы сразу к Тимохе. Он волшебное слово знает, так что подсобит, – заверил я. – Лишь бы стряпуха с едой не подвела.
– Вот ишшо! – не выдержав, звонко отозвалась Корзуниха. – Было б с чего, а уж я наварю – вместях с котлом проглотят. А коль что, Наталка моя подсобит.
– Енто верно, – подтвердил степенный Пантелей. – Баба она справная. В руках все горит. Да и дочка ее тоже в естьбе художествами володеет.
– С чего варить – будет, – кивнул я Корзунихе. – Если не будет – тоже к Тимохе. Он найдет. Но к осени, к Покрову, терем должен стоять готовый. А лучше к новому году, – вовремя вспомнил я про первое сентября. – Только мне не абы как, а чтоб глянуть и ахнуть. Вот тут я намалевал кое-что. Хочу такое же. – И выложил на стол чертеж.
Художник из меня не ахти, но мастера разобрались, вникли, а Михайла даже внес кое-какие уточнения и изменения. Оказывается, ему давно уже хотелось построить нечто эдакое, да никто не заказывал, а тут само в руки прыгнуло.
– Башенку-то со стрельней, али енто колокольня будет? – то и дело любопытствовал он, изучая мой корявый набросок.
– А крышу могем разной – туточки шатром пустим, а здеся бочечкой поставим, – присоединился к нему Пантелей.
– А за дымарь[67] я сам примусь, – вторил Калага. – Такого ни у кого не будет – ты первый, княже. Всю душу вложу.
– Ну и я не обижу. И обещанное получите, и от себя сверху прибавлю, – посулил я им.
Старосту я тоже сумел заинтересовать, чтобы не вздумал жульничать.
– На этот год подати скощу всему селу, – заявил я ему наутро. – Но только ежели жалоб от них не услышу. – И ткнул пальцем в сторону энергично трудившихся плотников. – Хоть одна будет – серебрецо не в срок дал или с кормами пожадничал – все. Считай, ничего не говорил. По воскресеньям им по чарке вина в обед.
– Когда? – вытаращился на меня Дубак. – На Пасху, что ли? Так прошла давно.
Я мысленно выругал себя и поправился:
– В неделю. И вот еще что: надо на стенах стрельни подновить. Небось все село сюда бежит, коль что.
– Бежит, – подтвердил тот. – Некуда, князь-батюшка, боле и бечь-то. До Нижнего далече, ну и Волга опять же. И я бегу.
– Вот и подновляй, коль так. Для себя.
Потом приступил к детальному обходу села. В целом жили они ничего – я встречал деревни куда беднее. Разумеется, домишки были убоги и малы, но – домишки, а не полуземлянки. Амбары, правда, пустовали, но после посева яровых так оно везде.
– Ноне крапива пошла, лебеда – тепереча с голоду не помрут, – жизнерадостно сообщил мне Дубак, семенивший чуть сзади.
– А что, зимой мерли? – строго спросил я.
– Дак старики да две вдовицы. Ну и детишков пяток али поболе, – замялся тот.
– С голоду? – уточнил я.
– Дак с чего ж ишшо – знамо дело, с него.
– Этой зимой от голода хоть одна помрет али дите – считай, что ты не староста, – категорично заявил я.
– Самому, что ли, кормить их?! – возмутился Дубок.
– Не хочешь кормить – помоги им поле вспахать. Да засеять. Да урожай собрать, – жестко рубил я фразы. – Думаешь, не знаю, сколько к твоим рукам прилипнет, пока от них до меня дойдет? Так что думай. Пожадничаешь – больше потеряешь.
Я торопился сделать все в ближайшие недели. Чутье подсказывало – надолго засиживаться мне тут не дадут. Откуда оно взялось – не знаю, но я ему доверял. И не обманулся. Всего один день получился у меня относительно свободным, а на второй за мной приплыли. Гребцы были молчаливы, стрельцы угрюмы и неразговорчивы. Хорошо хоть, что десяток возглавлял Истома. Одно знакомое лицо – уже неплохо.
– Государь за тобой прислал, – сурово заявил он вместо приветствия. – Сказывал, немедля везти по неотложному делу.
– В Москву? – уточнил я.
– В Александрову слободу, – поправил он.
Тимоху я хотел оставить за старшого, чтоб наблюдать за всеми работами, но очень уж он просился, и я уступил, хотя половину ратных холопов все равно оставил, прихватив с собой лишь пятерых из десятка.
В пути Истома по-прежнему оставался так же суров и со мной почти не разговаривал. На сердце становилось все тревожнее. Что-то было не так, что-то неправильное в том, как меня сопровождали. Потом дошло. Это ж не почетный эскорт, а стража, и не сопровождают они меня вовсе – конвоируют, бдительно следя за каждым шагом, чтоб не удрал. Опаньки! Это за что ж такая немилость? Или у Иоанна Васильевича снова немцы сбежали? Но я тут при чем?
