Мурза Селим вошёл на полусогнутых ногах, беззвучно, как кот, и одновременно нагло. Дёрнул тысячника за нос в знак того, что всё же поставил на своём.
Оглядел церковь. Содрал по дороге с иконы бесценные «обещанные» рубиновые ожерелья, поцокал языком и запихнул за пазуху.
Затем осторожно подошёл к «вратам», прислушался, ударом ноги распахнул их. Оглядел бегающими глазами.
– Что? – резко спросил у толмача.
– Престол.
Мурза словно вспоминал что-то. Затем умехнулся высокомерно и вскинул голову:
– Прыстол. Сыдеть тут хочу.
И сел.
– Мыня слушай, властелины Га-ро-ды-на. Коназ Джикамон нету – вы коназ… Ваш ответ… Что надо дадите – татар не пойдут. Что надо не дадите – татар пойдут. И пыл от Гародына достигнет неба. И смрад от этой земли достигнет неба. Белы конажество – будет кара, черны конажество.
В ответ легло молчание. На лицах людей в притворе нельзя было ничего прочесть. В глазах людей из стражи ясно читались обида, невыразимая брезгливость, страх и гнев.
Мурза вытянул губы, словно для поцелуя, поднял руку, сжатую в кулак, и медленно начал отгибать пальцы. Один за другим.
– Золотых четыре тьмы, по одному на воина, ибо сорок тысяч нас. Рабов четыре тьмы – на каждого воина раб. И тьма рабов – мурзам и хану. И две тьмы золотых – мурзам и хану… И коней – четыре и четыре тьмы. И быдла – четыре и четыре тьмы. – Он показал на оклады. – И золота ещё вот такого четыре арбы, ибо оно блестит.
– Мы не из богатых, – заюлил Лотр. – И в скромной бедности живём.
– Лицо твоё – пятка, что не имет сраму, – оскалился крымчак. – Потому что не краснеет пятка. Что врёшь? Гляди!
По стенам, иконам, статуям плыло золото. Властелины молчали. Селим медленно вытаскивал саблю из ножен. Она выползала из них почти невидимыми рывками, как змея.
– Мгновение каждое прибавляет к вашей дани. Я вырву саблю, и что тогда спасёт вас?.. Мгновение каждое прибавляет… Ибо татары – пошли!
И такая наглая сила была в этом голосе и в медленном выползании стали, что все словно услышали далёкое гиканье, неистовый гул бубнов, рыдания верблюдов и ослов и шальную дробь копыт несчётной орды.
Сабля выползла почти до конца.
– Дань, – оскалился мурза. – Дань давай – жить будыш.
Люди в притворе переглянулись. И тут Босяцкий ласково, с чувством собственного достоинства поднял руку:
– Стой.
Мурза улыбнулся и с лязгом закинул саблю назад в ножны.
– Не угрожай нам, мурза. Мы достаточно сильны, чтоб растоптать вас.
Стража у дверей вскинула головы.
– И если мы всё же дадим тебе то, о чём просишь, то не из боязни, – плоские глаза смеялись, – а потому, что так велит нам наш Бог. Ибо сказано у Матфея: «И кто захочет судиться с тобой и взять у тебя сорочку – отдай ему и верхнюю одежду».
– Добрая вера, – сказал мурза. – Удобная для сильного вера.
– Ты что ж, не тронешь тогда земли? – спросил Гринь Болванович.
– Зачем «земли»? Вашей земли не трону.
Синклит думал.
– «Просящему у тебя дай», – наконец тихо обронил Лотр.
– По весу дай, – возвысил голос крымчак. – Верный вес дай.
Жаба тихо забубнил:
– Неверный вес, сказал Соломон, мерзость перед Паном Богом, но правильный вес желанен Ему.
– И женщин дайте нам. Ибо нам нужны женщины. Рожать сильных воинов… для нашей веры.
Кардинал и монах переглянулись. Понял их также епископ.
– Разве что… несколько монастырей, – поднял он грозные брови. – Всё равно с монашек толку – как с кошки шерсти.
Монах тихо присовокупил:
– Машковский… Игуменье сказать, чтоб уж кого-кого, а ту выдала басурманам, – и усмехнулся. – Ничего, они там с их опытом не одну, а три орды сразу изнутри разложат.
Татарин глядел на шептавшихся, ждал.
– Дадим, – изрек Лотр. – Только чтобы сохранить мир.
– Будет мир, – льстиво улыбнулся крымчак.
Корнила зашептал Лотру на ухо:
– А как обманут? Денежки ж на починку стены у Лидских ворот вечно кто-то в карман?..
– Ну-ну.
– А стена там такая, что я каждый раз со страхом смотрю, когда к ней собаки подходят да подмывают. Денег не даёте.
– Совет пусть платит, – поморщился кардинал.
– Вы однажды уже магистратские деньги тютю, – вмешался, расслышав, Устин. – А городской совет всегда был бедным как церковная… простите, как магистратская крыса.
– Тем более откупиться надо, – беззвучно сказал Лотр и вслух добавил: – Мы покажем тебе, где вы можете брать женщин, мурза. Первым – Машковский монастырь…
В это мгновение сильно отозвался под готическими сводами звук смачного плевка.
Плюнул молодой человек лет двадцати пяти, стоявший среди стражи. Худой, но голенастый и крепкий, в тяжёлых латах с шеи до ног (шлем он почтительно держал в руке, и длинные пепельные волосы его лежали на стальных наплечниках), он теперь вытирал тыльной стороной узкой и сильной руки большой и твёрдый рот, рот одержимого.
Серые, красивой формы глаза излучали презрение, саркастическую насмешку и почти фанатичный гнев. Прямой нос словно окостенел.
– Тьфу!
– Эй, ты что это, в храме?.. – спросил Корнила.
– Кор-чма это, а не храм, – бросил человек. – Торги! Кто со мной? Мы им…
Несколько человек тронулось за ним.
– Будут воевать? – чуть обеспокоенно спросил мурза.
– Отступники, – успокоил Лотр. – Сказано: «Не убий». Тысячник, прикажи, когда закончим, запереть ворота и не выпускать из города мещан.
Так завершился самый позорный торг с басурманами, какой когда-либо знала Белая Русь. С плюнувшим, предводителем осуждённого заслона, успело выйти, для спасения совести и чести, не более трёхсот-четырёхсот человек, преимущественно без коней. Вышли на верную смерть.
К чести гродненцев следует сказать еще, что, после того как тысячник запер ворота, человек около пятидесяти умудрились спуститься со стен и всё же уйти за ратью.
…Но в людях рыцарских, которых там множество погибло, великую утрату корона подняла.
Хроника Белой Руси.СЛОВО ОТ ЛЕТОПИСЦА
И вторглись, и ворвались татарове крымские в наши края, и случилось так, что не было им, попущением Божьим, заслона, и рассыпались они там и там. О войско великое, много тысяч ездных! О горе великое! Не надеялись на то, всегда с покорством Бога великого о мире и покое прося, при мире живучи.
И земля горела, и хаты, и людей в полон вели, и клейма на лоб ставили, как быдлу.
И рассыпались татарове по земле нашей, как саранча, о которой в Откровении святого Иоанна Богослова, Апокалипсисе тож, пророчено. Всё, как у него, оправдалось. По обличью даже: «По виду своему саранча была подобна коням, подготовленным к войне; и на головах её как бы венцы, похожие на золотые, лица ж её – как лица человеческие. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев её – как грохот от колесниц, когда множество людей бежит на войну». И подтвердилось то, что: «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают умереть, но смерть убежит от них».
