выпустил на свет божий своих подельников. А Евпраксия выйти не пожелала. Ей не хотелось видеть вольную степь, в которой она оказалась узницей. Это было для неё более мучительно, чем лежать в каменном подвале, на старой бараньей шубе, и плакать, прикрыв лицо широким воротником. Её, впрочем, развязали. Дыру подвала оставили приоткрытой, однако Ульф приказал сидеть рядом с ней двум братьям-турчинам и не зевать. Оба половчонка влезли опять на дуб, а Ульф и Кирилл стали обсуждать, сможет ли последний, когда станет патриархом, объединить Восточную христианскую церковь с Римской.
Часа через полтора один из мальчишек заорал:
– Всадник!
Но, не успели все всполошиться, как другой крикнул:
– Это патрикий Михаил Склир! Он скачет сюда один!
– Да точно ли это он? – усомнился Ульф, пристально взглянув на северный горизонт и с очень большим трудом различив в волнах ковыля наездника.
– Это он! – заверили его оба. Но викинг вскоре и сам уж узнал патрикия. Мальчуганы увидели его поздно – видимо, заболтались.
Когда патрикий, подъехав, спрыгнул с коня, Кирилл напоил последнего и ушёл в часовню, чтоб не мешать разговору двух своих нанимателей. Те уселись на три охапки травы, прежде подтащив их к огромному валуну около дороги. Одна из его сторон кое-как давала возможность облокотиться.
– В каком она настроении, ярл? – спросил Михаил, разглядывая колодец, часовню, череп и дуб. Место показалось ему более чем мрачным, хоть солнце светило ярко, а степной ветер наполнял грудь пьянящей медовой свежестью.
– В превосходном, – ответил на вопрос Ульф. Патрикий взглянул на него сердито.
– Ты шутишь?
– А ты мне задал этот вопрос серьёзно? Тогда попробуй как-нибудь провисеть головою вниз и с кляпом во рту почти сутки кряду!
– Извини, Ульф! Я часов двенадцать скакал галопом, почти не делая остановок. Поэтому задаю странные вопросы. Зачем ты вставлял ей кляп?
– Она начала предлагать твоим слугам деньги. И это было опасно.
– Она в подвале сейчас?
– В подвале.
– Плачет?
– Наверное. Впрочем, ты можешь к ней спуститься и поглядеть.
Но Михаил Склир испуганно замотал головой.
– Только не сейчас! Да, я понимаю, что должен с нею поговорить, но сделаю это завтра. Мне надо собраться с мыслями.
– Ты намерен пробыть здесь, с нами, до завтра? – насторожился варяг, – это неразумно! Здесь уже были княжеские дружинники. Что, если они вновь подъедут сюда? Коня в подполе не спрячешь.
– Да я и сам прятаться не стану. Зачем? Все знают, что и я тоже её ищу.
Ульф Тут же признал, что и в самом деле сказал какую-то ерунду, поскольку он тоже сильно устал и вся его голова сейчас занята мечтой об обеде. Патрикию надоело сидеть на месте. Вскочив, он начал бродить вдоль узкой дороги, не отходя сильно далеко от часовенки и всей грудью вдыхая звонкий, медовый ветер. Конь его пасся возле колодца.
Перед закатом солнца на пять минут вывели Евпраксию. Но она патрикия не заметила. Она шла, низко свесив голову с растрепавшимися и грязными волосами. Ей не хотелось, чтоб видели её слёзы. И не желала она глядеть на степной простор.
Когда солнце село, мимо часовни прошёл на Киев вьючной купеческий караван из Пешта. Воинственные мадьярские торгаши поили коней и спрашивали Кирилла, что на Руси слыхать. Они ему предложили серебряную монету. Он отказался, нравоучительно заявив, что воду сотворил Бог, а не поп Кирилл.
Ночь выдалась звёздная. Над равниной взошла луна, и пустой взгляд черепа стал осмысленным. Но Евпраксия не могла его больше видеть. Вернулся мальчик, который поутру отогнал в Гурчевец коней. Он принёс провизии на два дня. Все ели, кроме Евпраксии. А потом завалились спать: мальчишки – под дубом, Михаил Склир и поп – на полу в часовне, а остальные – под полом. Евпраксия попросила её не связывать. И она с головой укрывалась овчинной шубой, чтобы не слышать храпа своих тюремщиков. Но не он мешал ей уснуть, а ясное осознание сокрушительности постигшей её беды. Молодая женщина понимала – выхода нет. Даже малой щёлочки. Вдалеке кричала ночная птица. Кричала так, что Евпраксия чувствовала себя малюсенькой серой мышкой, которую эта самая птица ищет.
Перед рассветом послышался храп коней. К часовне подъехали два десятка княжеских следопытов. К ним вышли Михаил Склир и священник. Не в пример Ратше, ночные всадники почему-то не стали от них скрывать, что они разыскивают племянницу Мономаха. Ещё сказали они, что скоро в Киев прискачет Вольга Всеславьевич, и пусть он Евпраксию ищет, ибо похитил её, судя по всему, чёрт – следов нет совсем. И двинулись дальше в степь. А их собеседники легли спать.
Когда разметалась по всему небу заря, к часовне подъехал гусляр Данила.
Глава двадцать пятая
Трёх мальчишек он не заметил – спали они в высокой траве у дуба. Зато увидел коня, привязанного к колодцу. Добрый был конь, да под сарацинским седлом, разнузданный только наполовину – узда с золотыми бляхами и отличным кожаным мундштуком висела на его шее. Знатный и безалаберный человек ночевал в часовне. Не мог коня расседлать! Пока Даниил гадал, кто бы это мог такой быть, дверь часовни скрипнула, и на утренний холодок вышел рослый поп в чёрных сапогах, рясе и скуфье. Протерев глаза, он зевнул, взглянул на подъехавшего и сразу сообразил, что этот молодой всадник – не из простых. И уж не гусляр ли это Владимира Мономаха? Да, кажется, он и есть!
Понял и Данила, рассматривая попа, почему Микула Селянинович усмехнулся в бороду, говоря, что отец Кирилл – святой бессребреник. Пошутить Микула Селянинович был горазд и редко о чём-то говорил прямо, если имел возможность сказать намёками. Такова уж была его пахарская сущность – несуетливая, хитроумная и насмешливая.
– Тебе что, добрый человек? – важно спросил поп, – коня напоить? Самому водицы испить? Или, может быть, ты исповедоваться да причаститься в пути желаешь? Я никакой награды не требую за свой труд – даром получили, даром давайте!
– Мало ещё на душе грехов с прошлого причастия, – отвечал Данила, – конь мой напился в поле ночной росы, а ты выводи мне сюда Евпраксию!
Говоря такие слова, Даниил случайно взглянул на дуб, да и заприметил, как из высокой травы высунулись три головы с очень удивлёнными лицами. Хоть глаза мальчишек были расширены, Даниил узнал половчат.
– Евпраксию? – повторил Кирилл, не выдав волнения, – княжескую племянницу? Не ты первый, кто о ней спрашивает! Вчера часовню мою осматривал сотник Ратша с дружиной, а нынче, перед зарёй – сотник Велимир с умелыми следопытами. Их следы ещё не остыли! Если пришпоришь коня, без труда догонишь.
– Незачем мне, толстобрюхий, коня пришпоривать, – произнёс Данила и спешился, заломив шапку на затылок, – путь мой, вижу, закончился. Дай-ка я теперь загляну в часовню твою!
– Изволь, – осклабился поп, сойдя со ступенек и низко кланяясь гусляру. Но,
