— Николай Викторович, Аркадий! — позвал Острецов комиссара и начальника штаба. Те подбежали.
— Похоже, мизиновцы поперли, — не глядя в глаза Неклюеву, сказал Острецов. — А у нас патронов на один бой, пожалуй… Что предпримем?
— Так господа офицеры, поди-ка, тоже подустали по тайге-то бегать! — сверкнул карими глазами Пшеничный. — Патронов нет, значит, надо в штыки, под пение «Интернационала». Взыскать с паразитов за все — за гибель обоза, за товарищей павших…
— Мне думается… если вы позволите, конечно, — мягко оборвал комиссара Неклюев. — Сейчас не место и совсем не время втянуться в какую-нибудь безрассудную авантюру, Степан Сергеевич, — начальник штаба, в отличие от Острецова, смотрел командиру прямо в глаза. — Достаточно ограничиться блокадой противника, отойти на квартиры и пополнить запасы…
— И оставить белых хозяйничать здесь безнаказанно? — глаза Острецова злобно сверкнули на Неклюева.
— Поверьте мне, Степан Сергеевич, они уже не шибко-то похозяйничают, — возразил начальник штаба. — К тому же, я повторяю, крепко блокировать противника мобильными обсервационными группами, расположив их на удобных позициях. Таковых здесь немало, тот же Чекундинский склон в семидесяти верстах к югу. Уверяю вас, белые не рискнут в такие морозы наступать на юг, где полно наших войск! Да и с боеприпасами у них, я полагаю, не все гладко.
Пшеничный пробовал было вмешаться, но Острецов остановил его.
— Ты, наверное, прав, Павел Викторович, — подумав, согласился он. — Отойти к Бурсинской часовне, оттуда до Благовещенска недалеко. Снестись с нашими, пополнить запасы, разведать силы противника…
— Осмелюсь отметить, Степан Сергеевич, — вмешался Неклюев, — что и разведывать потом не будет необходимости, это прояснится уже вот-вот, если это и впрямь мизиновцы, — он кивнул на восток.
— Верно, — протянул Острецов. — Бой покажет, сколько у него людей. Одно мы знаем наверняка: людей у него примерно на семьсот человек меньше.
Струд, Неклюев и Пшеничный вопросительно уставились на него.
— Я тут попросил Файхо пересчитать потери белых, — объяснял Острецов. — У парня глаз зоркий, лучше него никто бы не сделал этого. Так вот, убитых белых он насчитал около тысячи человек. А у Белявского и трехсот не было. Откуда еще семьсот?
Пшеничный нервно вздрогнул, заозирался по сторонам и засучил рукой по кобуре. Неклюев спокойно произнес:
— Это значит, что Мизинов и Белявский успели соединиться, и генерал выделил своих людей в поддержку Белявскому для уничтожения товарища Струда.
Теперь вздрогнул Струд.
— Не волнуйтесь, Илмар Гунарович, все позади, — успокоил его Неклюев. — К тому же дрались вы геройски. Но только счастливая случайность или ошибка белых не позволила им обрушиться на вас всеми силами.
— Файхо! — крикнул Острецов. Тот подлетел.
— Готовиться к обороне, — приказал ему Острецов. — Лично проследи. А вы, Павел Викторович, распорядитесь боеприпасами.
Лошаденка валилась с ног, а Суглобов все погонял и погонял ее с остервенением: опускались сумерки, и он понимал, что если до темноты он не найдет отряда, то наверняка придется заночевать в этой неуютной, чужой и холодной тайге. От одной мысли, что придется кутаться от мороза в тощую шинелишку и стучать зубами до рассвета, приводила его в ужас, но вместе с тем давала силы что есть мочи нахлестывать обезумевшую от безостановочного бега клячу.
Когда кончился лес и вдали показались островерхие вершины сопок, как кружевами, обряженные куржаком[63], он облегченно выдохнул из себя весь накопившийся в пути запас злобы и нетерпения. И моментально, как озарение, нашелся выход. Суглобов даже подпрыгнул от счастья. Вот оно, то деяние, которое прославит его, заставит гордиться собой! Если удастся — пусть хоть расстреляют!..
Он соскочил с телеги, откинул полсть с подводы, заглянул внутрь. Покопался в ящике, открытом казаком, вытащил две гранаты b5[64], засунул одну за пазуху, другую в карман шинели, в другой карман втиснул два капсюля-детонатора, вскочил обратно и стеганул кобылу с прежней прытью.
До снежных сопок было версты две, но уже на полпути Суглобов по трескучим характерным звукам впереди распознал частую винтовочную стрельбу. Стало ясно, что идет бой. Суглобов остановил лошадь, минуту-другую вглядываясь вдаль, где вплоть до сопок расстилалось широкое поле, потом снова спрыгнул на снег, достал одну гранату и капсюль. «Распалились, знать, не на шутку, — решил он. — Лучше быть готовым ко всему». Он отвинтил шайбу снизу гранаты, вставил в нее капсюль и вновь завернул шайбу на место. Убрал гранату в карман. Подумал немного и достал вторую. Зарядив и ее, убрал за пахуху. Теперь он был вооружен основательно, оставалось только в случае чего не прозевать момент и правильно метнуть гранату. Но за время германской войны Суглобов изучил эти гранаты, в изобилии поставлявшиеся в русскую армию союзниками, так же основательно, как, например, Устав полевой службы или «Наставление для действий пехоты в бою» — документы, вызубривание которых было непременной обязанностью полевых офицеров. Он знал, что не растеряется, не сомневался, что в нужный момент пальцы привычно прижмут рычажок к корпусу гранаты, другая рука разведет усики предохранительного шплинта, выдернется кольцо и граната полетит в цель. Не завидовал Суглобов тому, кто в тот миг окажется этой целью. Не завидовал Мизинову…
Лошаденка, заслышав стрельбу, вдруг воспрянула и, привычная к грохоту и залпам, резво, во всю прыть понеслась в гущу боя. Суглобов пытался усмирить ее, натягивал вожжи до боли в кистях рук — все было напрасно. Кляча, как заполошная, неслась навстречу выстрелам и взрывам, которые загрохотали вдруг, в одночасье, возникли, словно ниоткуда. Такой громкой канонады Суглобов еще не слышал, хотя на фронте привык ко многому. Орудийные залпы, казалось, грохотали совсем рядом, почти над его головой. Трясясь в телеге и не в силах остановить разошедшуюся кобылку, Суглобов попробовал осмотреть поле боя. Повернулся направо и заметил метрах в пятидесяти от себя батарею горных орудий — они изрыгали из своих жерл огненное дыхание смерти. Это дыхание летело вперед, над головами атакующих, опускалось далеко впереди, у отрогов сопок, и опускалось на головы копощащихся в отделении людей разрывами, вздымавшими вверх клубы черно-рыжей земли со снегом. Наметанным глазом Суглобов определил, что артиллерийская батарея принадлежит белым, но лошадь почему-то не желала останавливаться и несла его дальше, к позициям красных. Меньше всего Суглобов хотел сейчас оказаться среди большевиков, но кобыла явно не разделяла его желаний и мчала прямиком к правому флангу обороняющихся.
