— Мои подданные, — произнес император, — мои принцы, мои герцоги, мои солдатики, садитесь, если желаете.
Он улыбнулся беззлобной радушной улыбкой. Несмотря на свою тупость, император был совершенно безвреден, за что заработал прозвище «Добрый».
Он продолжал:
— Пусть мой день рождения… пусть все мои дни рождения начнутся!
При этих словах маэстро Штраус взмахнул рукой, и оркестр заиграл вальс.
Церемония продолжалась четыре часа, и император время от времени прохаживался по помосту, где были установлены троны. Иногда он исчезал минут на десять и возвращался с набитым бисквитами ртом. Порой он выходил совсем ненадолго, видимо, для того, чтобы облегчиться, и по возвращении выглядел значительно бодрее. Несчастные солдаты были лишены такой возможности и мужественно терпели, ожидая, пока их вызовут для получения награды.
— Боже мой, — сказал Уингфилд, один из товарищей Джона Джозефа, английский офицер, уже получивший орден. — Я думал, что лопну. Как тебе удается терпеть, Уэбб Уэстон?
— Я решал в уме математические задачи, чтобы отвлечься. Вот так пытка!
— Впрочем, я думаю, она того стоит. Твоя семья приехала посмотреть на церемонию?
— Нет, они все в Англии. А твоя?
— Моя жена живет здесь. Мы в казарме для женатых. Чертовски удобно. Думаю, рано или поздно ты сможешь оценить.
— Да, — медленно ответил Джон Джозеф. — Надеюсь.
И тут его, наконец, вызвали:
— Капитан Джон Джозеф Уэбб Уэстон! Третий полк легкой кавалерии!
Джон Джозеф выпрямился, развернул плечи и двинулся четким шагом — англичанин до мозга костей, очень гордый этим обстоятельством, — к подножию трона сумасшедшего императора.
— Ну, мой мальчик, — сказал Фердинанд, не обращая внимания на адъютанта, что-то шепчущего ему на ухо, — и зачем же ты сюда пришел?
— Я пришел получить посвящение в рыцари Мальтийского Ордена, Ваше Величество.
— Так ли? Ну, хорошо, хорошо. И что же ты сделал, чтобы это заслужить?
— Я служил Вашему Величеству в Кракове, сир, а до того в Пеште.
— Пешт? Это на Дунае, рядом с Будой?
— Да, сир.
Император пришел в полный восторг, словно ему поставили высший балл на экзамене по географии.
— Вот видишь, я знаю больше, чем они думают! — воскликнул он.
— Да, сир.
— Ты мне напомнил моих оловянных солдатиков. Ты же знаешь, как я люблю моих английских солдат. Ты придешь поиграть со мной в войну?
Джон Джозеф заглянул в добрые голубые глаза этого дурачка. Он вспомнил свои собственные отряды игрушечных солдатиков, с которыми он играл в старом замке Саттон. Он подумал о Джекдо и о своей сестренке Мэри, с которой вел бесконечные битвы и побеждал Бонапарта.
— С удовольствием, Ваше Величество.
— Правда? Ты говоришь правду? — лицо императора печально вытянулось. — Но я думаю, что они тебя не пустят. Ты ведь не будешь обращать на них внимания?
— Я их не послушаюсь, — ответил капитан. — Если вы позволите, я приду, сир.
— Тогда сегодня вечером. После праздничного бала. Договорились?
— Договорились, — ответил Джон Джозеф и, повинуясь внезапному душевному порыву, поцеловал теплую сморщенную ручку императора.
— За это я посвящу тебя в рыцари.
И с этими словами безумный император Австрии и Венгрии взмахнул мечом, глубоко вздохнул, коснулся острием плеч Джона Джозефа и произнес:
— Поднимись, рыцарь Мальты, мой английский солдатик.
Фердинанд очаровательно улыбнулся и подмигнул Джону Джозефу.
Время летело. Прошло пять лет быстрых, стремительных лет — с их неизменными Рождеством, Пасхой, Новым годом, с нескончаемой вереницей однообразных дней. Этот промежуток времени был частью таинственной истории, но прожит он был каждым по-своему. Для одних жизнь стремительно мчалась вперед, другие ощущали лишь ее ежедневную, бесконечно длящуюся однообразность.
Что касается двух поместий, связавших между собой семьи Уэбб Уэстонов, Уолдгрейвов и Уордлоу, — то здесь перемены наступали постепенно. Саттон, такой прекрасный и величавый в те времена, когда Ричард Уэстон расстелил огромный ковер у ног Генриха VIII, — постепенно, с каждым выпадающим кирпичом, приходил в упадок. В это же время Строберри Хилл — маленькое сокровище Горация Уолпола — стремительно становился все более заброшенным и опустошенным. «Более нестоящего места не существует» — таково было мнение писателя, путешествовавшего по Темзе в 1845 году.
А что же наши герои? Те, чьи жизни оказались соединенными судьбой? Как они прожили эти пять лет? Приблизились ли они к тем местам, которые им предстоит занять перед Эндшпилем?
У Уэбб Уэстонов мало что изменилось. Джон Джозеф верой и правдой служил в армии избранной им страны, не ставя перед собой слишком высоких целей, выполняя приказы, превратив свой мозг в машину и не спрашивая свою душу, какое право он имеет отбирать жизнь у других людей. Что же касается девочек — Мэри, Матильды, Кэролайн, — только дети, дети, дети… И все же Мэри была слишком властной, Матильда — слишком чувствительной, а Кэролайн — умной, чтобы превратиться в простые машины для воспроизведения себе подобных.
А что происходило в семействе Уордлоу? Хелен и генерал, почувствовав надвигающуюся старость, начали сближаться друг с другом по-настоящему. Хелен, которая всегда пользовалась успехом у поклонников, самостоятельная и прекрасная, наконец смогла разглядеть как следует своего мужа, который прежде казался ей скучным и чересчур обыкновенным; она поняла, что этот добрый, заботливый человек готов отдать за нее жизнь. Ее сердце наконец растаяло. Теперь она любила генерала всей душой. И он наконец был вознагражден за долгие годы служения своей возлюбленной и ощутил, что она полностью отвечает на его чувства. Дети разъехались кто куда, генерал с супругой остались одни и долгими вечерами любовались закатными морскими пейзажами из окна дома номер 5 по Пелхам Крескент.
А Роб, Джекдо, Виолетта? Старший сын Уордлоу продвинулся еще выше по ступенькам иерархии британской армии, обзавелся семьей и познал радости мирной, спокойной жизни. Что касается Джекдо, чудо просветления успокоило мятежные бури в его сердце. Он терпеливо ждал долгих пять лет, хотя так и не встретил на своем пути ничего подобного той изысканной красоте, тому умопомрачительному счастью, которое могла принести ему лишь Горация Уолдгрейв. А малышка Виолетта стала матерью, все ее счастье заключалось теперь в крошечных розовых тельцах детей, ночниках в детской, ожидании мужа.
