Тайны угрюмых сопок - Александр Михайлович Минченков

— Почто так поздно?

— Чтоб не спугнуть. — Лаптев многозначительно поднял палец правой руки. — Будет у нас казна своя, Васька, будет, не сомневайся!

Лаптев, будучи с детства смышлёней Никитина на разные выдумки, заводилой во всех авантюрах, остался таковым и когда стал взрослым. Никитин следовал за другом во всех начинаниях, будь они скверными и не очень, его привлекала уверенность товарища в достижении цели, которая приносила то или иное удовлетворение, способствовала быть независимым, выходить победителем, если эта победа даже достигалась нечестным путём, не затрачивая при этом больших усилий. Криводушие, притворство, выверты увлекали Никитина и настолько проникли в его нутро, что он как-то незаметно превратился в единомышленника Лаптева, стал зависимым от его влияния. Он не был сам по себе, не имел твёрдого мнения в чём-либо, находясь даже под руководством Степана, Василий видел в нём прежде всего своего спутника и покровителя. Друзей у обоих не было, сверстники как-то сторонились их, а потому меж ними ещё более крепла дружба, а отношение к окружающим людям и вещам выстраивалось глубже, чем потребительским, стремлением из всего извлечь наибольшую личную пользу, выгоду, если и придётся переступить через совесть и честь. Хотя о чём можно говорить, если честность была потеряна ещё с детских лет, а потом совесть и честь и вовсе стали перечёркнутыми чудовищными преступлениями…

И сейчас, когда Лаптев убедительно высказался: «Будет у нас казна своя, Васька, будет, не сомневайся!» — Никитин воспринял уважительно и с надеждой — так оно и будет. А как это произойдёт, уже не важно, главное, в голове Степана есть коварная идея и она им вынашивается уже не первый день, значит, она продумана или додумывается, дабы без задоринки осуществить её и не попасть впросак. Никитина угнетала утрата золота, которая была обнаружена Перваковым, он был зол на Севастьяна и его собаку, затаил ненависть к селянину, лишившему его похищенного драгоценного металла. О загубленной душе — Давыдове не вспомнил ни разу, им руководила нажива, и он готов был задушить Севастьяна, если бы представился такой случай. Как-то Никитин поделился с Лаптевым о своей неприязни к Первакову, на что Степан остудил пыл товарища:

— Ты думаешь, у меня Севастьян в почёте ходит? Ошибаешься. Я и сам бы его придушил или в речке утопил, и не только за наше золото, а и за Катьку, увёл из-под носа, как тёлку из личного подворья. Всё ему — уважение людей, первооткрыватель золотой речки, в начальство выбился, а тут и Екатерину прибрал к рукам. Не многовато ли?! У меня всё это подобно занозе в теле сидит. Ничего, представится времечко, не всегда ему в картинных нарядах ходить. А пока, Васька, остаётся нам ему улыбаться, да виду не казать, и брось разговоры подобные заводить, а не то взболтнёшь где по нечаянности иль во сне прошепелявишь, а уши любопытные прислушаются. Забудь, — Лаптев глянул в глаза Никитину и добавил: — До поры!..

За буднями старательской жизни незаметно подкрался сентябрь. В первые дни ясно светило солнце с голубого неба, изменилось окружение — тайга преобразилась, одевшись в яркие краски — красные, жёлтые, оранжевые, бордовые, они средь хвойных деревьев создавали особую палитру, навевали восторженные чувства.

Ночные холодные ночи утихомирили мошку и комаров, их стало мало и появлялись только днём, но злые — понимали, их время уходит, и никто на них не обращал внимания — не тот накал их гнусных нападок.

Миронов и Тихомиров вечером подсчитали общее количество намытого металла и пришли к единому мнению прекратить дальнейшую добычу.

— Следовало бы, Николай Егорович, заканчивать сезон, не то дождёмся белых мух, а нам нужно доставить золото, осилить дорогу до Олёкминска и далее до Иркутска, уйти рекой без особых холодов, без шуги.

— Согласен, Антон Павлович, гнаться за фунтами не престало в нашем положении, металла много, а тот, что в недрах, никуда не денется, вон залежи какие, годами копай, не выкопаешь! Выбираться надо до холодов, вы правы, шуга нам не к месту, до заберегов по реке идти нужно, всё ж против течения плыть, вёсла гребцам сушить не приходится.

— Кого на зимовку оставим? Из тех, кто оставался в эту зиму, вряд ли изъявят желание, да и кто из мужиков вообще согласится ли? Все одержимы в получении расчёта, а казначей прибудет в Олёкминск. Трубников с Рачковским планировали базу развить на Маче, она, конечно, выгоднее во всех смыслах. Прибывающий народ строиться начнёт, избы ставить, осядут основательно, всё ж работа на золоте всех прельщает, гонит родимых с нажитых ранее мест. А там и село вырастет, прииск складскими помещениями обрастёт, товар и продовольствие ближе по рекам доставлять, ближе и до приисков подтягивать, дорогу проложить худо-бедную, всё ж короче, чем до Олёкминска. А чтоб народ занять, так и кабаки появятся, этому уж предприимчивые устроители не упустят своего, как и постоялые дворы соорудят.

— Так кого же оставим? — вопрошал Тихомиров.

— А давайте народ и спросим, может, кто и сдюжит по своей воле зиму, приглядит за имуществом. Первакова бы оставить, надёжная личность, но слышал, свадьба у него задумана, не престало просить его, вроде как поперёк судьбы станешь. У его товарищей Сохина и Сушкова семьи в селе ждут не дождутся, да у всех, кого ни возьми, тоска по селу берёт, чего там…

— Есть такое. Ладно, народ озадачим, если добровольцы не объявятся, то по-своему рассудим — назначим поперёк воли.

На следующий день после завтрака горные работы были отменены, объявили собрание.

Все старатели гуртом собрались в единую толпу, ждали в догадках: «Неуж кого с золотом прихватили, неуж опять кто спёр, и снова проверка?..» Правда, беспокойство у единиц было — улучив удобный момент, крали мелкие самородки и, прячась, сторонясь чужих глаз, прятали на самое дно своих котомок с пожитками. При этом под страхом возмездия осознавали — поймают с поличным или уличат — беды не миновать, но обогащение для части старателей не сходило с ума, и оно двигало ими с неимоверной тягой.

Из конторы вышло начальство, и все стихли. Не сходя с крыльца, Миронов приступил излагать:

— Мужики, с сегодняшнего дня горные работы прекращаем. Будем приводить в порядок оборудование и готовить его к следующему сезону. Пока погода балует, и чем быстрее эту работу выполним, тем быстрее отправимся в Олёкминск.

Гул одобрения пробежал по толпе: «Наконец-то… Неуж закончили?.. Хватит, наработались, пора деньги на стол!..»

— Приисковое имущество: избы, промывочные приборы, инструменты, — продолжал Миронов, — являются собственностью прииска Спасский и его хозяина купца Трубникова Кондрата Петровича. Оно должно храниться в достойном