Свои новые обязанности Вернов принялся исполнять с необычайной прытью. Он тут же подрался на дуэли с однополчанином. Честь превыше всего! Вернову показалось, что сей гвардеец отзывается неуважительно о покойном Наумове, мол, был вояка, боевой офицер, а смерть принял смешную, словно барышня, погиб от молнии. Бились на шпагах. Гриня проткнул противнику бок. Рана не была смертельной, но насмешник попал в лазарет.
Ранее начальство сквозь пальцы смотрело на шалости Вернова, а тут вдруг и обозлилось. Решили так: если раненый через две недели встанет на ноги, замнем дело, а в противном случае, коли случатся осложнения или, не приведи Господь, смерть, то будем судить поручика Вернова военным судом и спишем в солдаты в пехотный полк.
Раненый встал на ноги через неделю. Вернова оставили в покое, но здесь на Гриню свалилась новая забота – он обнаружил за собой слежку. Невзрачный человек в камзоле цвета сушеного гороха стал неизменно возникать где-то на обочине места расположения гвардейца. Вернов сразу обратил на человечка внимание, потому что он был разительно похож на отцовского егеря, с которым не раз хаживал в юности на охоту – тот же утиный нос и глаза, как две оловянные пуговки. Впервые гороховый камзол появился рядом с полевыми станом. Ну, бродит горожанин по полям и долам, зачем-то топчется рядом с палатками. Караульные его гоняют. Может, он заблудился и дорогу спрашивает. Бывает…
Позднее, когда в город перебрались, этот же «похожий на егеря», уже в сером плаще с капюшоном явился в гвардейскую слободу и был замечен рядом с отремонтированными казармами. Потом Вернов увидел его рядом с банями и, наконец заметил, что он плетется за ним вслед по улице, принимая при этом нарочито незаинтересованный вид. Через три дня та же история.
Григорий резко повернул назад, незнакомец бросился бежать. Понятное дело, он нагнал негодяя. От Вернова не убегают. Догнал, схватил его за грудки.
– Тебе кто велел за мной шляться?
Человечек только таращился оловянными глазками и скулил что-то невнятное.
– Обманутый муж нанял? Так это не по адресу. Будешь за мной шляться, уши отрежу! – за этим последовал могучий пинок под зад.
Понятное дело, про обманутого мужа Григорий сказал из чистой конспирации. Слежка ему очень не понравилась. Внутренне он уже был готов к любым неприятностям. И они не заставили себя ждать.
Кныш, который доселе все жаловался, что не может поймать Бакунина ни в иностранной коллегии, ни на масонских собраниях, сообщил, что и дома до него добраться нельзя, потому что там стоит полицейский караул. Похоже, что Федор Георгиевич находится под негласным домашним арестом. Что, почему – понять нельзя и спросить не у кого.
Вернову было невдомек, что государственная тайная служба, собрав кой-какие сведения, уже начала следствие по делу заговорщиков. И начала его очень деликатно – так было предписано сверху. Главное – никакой огласки.
Не будем подробно останавливаться на следственном деле, оно стоит отдельного романа. Обговорим только некоторые детали. Тайную полицию смело можно назвать одной из древнейших профессий. Когда-то просто доходное ремесло в XVIII веке превратилось в искусство, когда следить стали не только за деньги, но и по чистому вдохновению, не по конкретному делу, а на всякий случай. Слежка велась и за масонами, для чего в братство вольных каменщиков внедряли своих людей. Поиск высоких истин и справедливости не совместим с тайным сыском, поэтому внедрение шло с большим трудом. Но вольными каменщиками становились не только знатные, пыжившиеся от сознания собственного достоинства, но и люди скромных профессий. Это были в основном иностранцы – часовщики, граверы, повара, парикмахеры. Некоторые из них, боясь выселения из столицы, легко поддавались соблазну. Деньги на мелкие расходы всем нужны. Именно так был завербован скромный вышивальщик и протоколист Озеров.
Панин Никита Иванович и все его окружение, включая родственников и сослуживцев, тоже находилось под негласным присмотром Тайной экспедиции, хотя формально этот орган ему же и подчинялся. Наблюдение началось с того самого дня, как Никита Иванович посмел легким намеком выказать императрице неудовольствие из-за великого князя, сделал недовольную мину на лице, мол, обошли законного наследника. А потом еще и царский подарок частично раздарил – а ведь это прямой вызов императрице! Во всяком случае, за Федором Бакуниным присматривали задолго до того, как в руки полиции попал пресловутый, составленный Глафирой, список.
Список этот насторожил «инквизитора» Шишковского тем, что в нем, наряду с важнейшими масонскими именами, упоминались имена трех гвардейских офицеров. Что у них общего с такими знатными господами, как князь Долгорукий, или камергер князь Куракин, или Голицын. Почему эти люди, такие разные по социальному положению, попали вместе под одну обложку?
А тут еще солдаты донесли, де, подслушали серьезный разговор среди высоких чинов, де, зреет в столице заговор против государыни в пользу цесаревича Павла Петровича. На солдатские доносы зазорно обращать серьезное внимание, в нужную минуту этих доносов с десяток можно найти. А может, эта «нужная минута» как раз и наступила и последний донос пойдет в дело?
Бакунина взяли под домашний арест потому, что его легче и незаметнее можно было выдернуть из грядки. Кроме того, Шишковский угадал, императрице хочется хоть чем-то досадить Панину. А здесь случай и подвернулся. Арест Вернова тоже произошело скрытно, в полку даже не поняли ничего. Объяснения были самые простые: Григория взяли за дуэль. Полковник хоть и пообещал не раздувать дело, но, видно, где-то совсем наверху дознались о неприятном инциденте и решили, чтоб другим неповадно было, примерно наказать дуэлянта. С Кнышем история совсем темная, одни сплетни налицо. Толковали о какой-то растрате или не отданном вовремя карточном долге. Все были уверены, что какой-то тайный враг подстроил Кнышу каверзу, попросту говоря, оклеветал человека. Разговоры на эту тему в полку быстро стихли. Разберутся, у нас зазря не сажают.
Меж тем арестованных доставили в каземат и приступили к допросам. В самый первый день следователь объяснил Вернову причину ареста – противоправные деяния в укоризну государыне. Вернов держался твердо, все отрицал, и вообще он не понимает, о чем идет речь. А следователь словно забыл, с чего начал. Большинство его вопросов касалось покойного Наумова. Вернов только кривился от негодования:
