— Сперва осадил, а потом штурмовал, сир.
Генрих досадливо прищелкнул языком:
— Спасибо, теперь я знаю. Алан, рассказывай ты.
— Как будет угодно Вашему Величеству, — улыбнулся Алан. — Мы осаждали Бельреми до самого Рождества, и все сначала шло тихо и мирно. Я сочинял оду, а Джеффри был недоволен, но терпеливо ждал. Саймону же не нравятся ни покой, ни мир. Он вечно должен быть чем-то занят. Вот он и рыл подкоп под южным валом, а вал этот был сделан как будто из гранита. И как ни занимал Саймона этот подкоп, он все же нашел время выработать план штурма. Хантингдон расположился у западных стен, которые были не столь прочны, как южные. Неприятель ждал, что именно с запада мы и начнем свой приступ. Саймон приказал Хантингдону в определенный день и час привести в состояние готовности осадные орудия и по заранее условленному сигналу начать штурмовать стены, чтобы привлечь туда весь неприятельский гарнизон. Джеффри и я должны были стоять наготове с остальным войском, потому что план Саймона предусматривал, что он возьмет с собой отряд из одиннадцати человек и, дойдя до конца подкопа, проделает выход на поверхность земли уже внутри города, и как только Джеффри даст сигнал к наступлению и город придет в волнение, Саймон со своим отрядом поспешит к южным воротам и откроет их, опустив подъемный мост. То, что Саймон задумал, удалось самым чудесным образом, и мы вошли в город во главе с Джеффри, а в тылу у нас начал атаку Хантингтон. Я ввел своих людей в город вторым. Уже под командованием Саймона, на голове которого красовался его золотой шлем, мы оттеснили всех французов на рыночную площадь. Тут завязалась жаркая схватка. Меня ранили и захватили в плен, сир, после чего отнесли в замок, где укрылась большая часть гарнизона, а город Саймон занял, но леди Маргарет велела передать ему, что если он не уберется со своими людьми, меня повесят на зубчатой стене замка.
Алан умолк, улыбаясь.
— Продолжай, — велел ему Генрих. — Что дальше делал Саймон?
— Он вошел в замок, сир, один, как герольд. Ну, а потом, я слышал, он встретился с леди Маргарет, которая хотела убить его, и тогда он подскочил к ней и приставил меч к ее груди, так что никто из ее людей не отважился и пальцем пошевелить и на шаг не смел приблизиться к нему. Она смелая женщина, сир, и ни за что не хотела уступать Саймону, но он угрожал отдать город на разграбление и перебить в нем всех детей. Только из-за этого она поневоле уступила и привела Саймона ко мне. Саймон оставил меня там, где я отлеживался, потому что не мог сразу встать на ноги из-за раны, а леди Маргарет он взял с собой как заложницу. Потом уже все было просто.
Генрих глубоко вздохнул.
— Да, ты действовал превосходно! — воскликнул он, с восхищением глядя на Саймона. — А что Амазонка? Расскажи мне о ней.
Ответил королю Алан:
— Мне, пожалуй, не доводилось видеть более очаровательной женщины, сир. И более отважной. Тигрица.
— Но она капитулировала, покорилась?
— Да, — сказал Саймон, — потому что я спас ее от Рауля. Позвольте мне уйти, сир, хотелось бы снять доспехи.
— Да, конечно. И ты, Алан, тоже иди. В доспехах Алан мне не очень нравится. Кстати, как там милорд Монтлис, благополучно добрался до вас?
— Все в порядке, — улыбнулся Алан. — Отец не меняется, такой же, как всегда. Мы оставили его с Джеффри.
— Люблю я этого человека, — сказал Генрих и отпустил их.
На следующий день король чуть свет вызвал к себе Саймона и надолго уединился с ним. Алан с нетерпением ждал друга.
— Ну что? — сразу же спросил он Саймона, как только тот появился снова, и услышал в ответ печальный вздох Бьювэллета:
— Я должен идти к Котантэну на соединение с Глостером. Хантингдон пойдет в Кутанс. Ты останешься здесь.
— И надолго ты уходишь?
— Пока не покорим Котантэн, — пожал плечами Саймон. — Глостер хочет начать осаду Шербурга в начале апреля, если удастся. Шербург взять будет нелегко.
— Знаю, — ответил Алан и больше не сказал ничего.
Саймон выехал из Байо на следующей неделе. Но прошло, наверное, не меньше десяти дней, пока Генрих, очень занятый делами завоеванных им земель, нашел время просто так встретиться с Аланом и отвести душу за дружеской беседой с ним. В тот день, слушая игру Алана на арфе, король вдруг оживился и сказал:
— Алан, что происходит с нашим Саймоном?
Алан извлек из струн рыдающий, тоскливый звук и отложил арфу в сторону.
— Ах!
— Он всегда был упрям, суров, но никогда не был таким задумчивым и грустным, как сейчас. О чем-то вздыхает, впадает в уныние. И это Саймон! А глаза, глаза! То мрачны, то как-то не привычно светятся. И, по-моему, стал он вроде бы мягче и добрее, что ли, чем всегда. Что с ним? Уж не заболел ли он?
— Пожалуй, сир. В каком-то смысле это можно назвать болезнью.
Генрих резко повернулся в кресле и пристально взглянул на Алана:
— Уж не влюблен ли он? Быть не может!
— Отчего же, сир? Не вы ли говорили мне когда-то, что любовь все равно когда-нибудь придет к нему?
— Да, но я никогда и сам-то не верил в то, что говорил. Кто же она?
— Леди Маргарет де Бельреми, сир.
У короля от неожиданности слегка отвисла челюсть.
— Амазонка! Тигрица! Алан, ты шутишь.
— Нет, сир, это правда. Я тоже говорил, что рано или поздно любовь придет к нему, но Саймон не знал самого себя, не знал своего собственного сердца, пока не увидел миледи в лапах Рауля.
— Теперь я понимаю, почему Саймон убил его. Это была ревность!
— Это в нем проснулся лев, сир. Проснулся и пришел и ярость.
Генрих откинулся на спинку кресла:
— Видит Бог, не хотел бы я быть на месте Рауля! А она — она любит Саймона?
— Любит, сир. Но она очень горда. Она любит его, но не хочет признаться в этом даже себе самой. Они любят друг друга, но у них это что-то вроде сватовства с кинжалами.
— Много бы я дал, чтобы увидеть это, — улыбнулся Генрих. — Выходит, она ненавидит его?
— Это она так говорит, сир, но странная у нее какая-то ненависть. На самом деле она его любит, и когда он вернется в Бельреми, они обвенчаются.
— Вернется в Бельреми? — нахмурился Генрих. — Я собирался взять его с собой, когда пойду на Руан.
Алан промолчал.
— Алан, что скажешь на это? — настаивал на ответе король.
— Если вы, сир, возьмете Саймона с собой, когда пойдете покорять Руан, это будет конец его счастью. Кампания может продлиться целый год.
Генрих оперся подбородком на руку, задумавшись.
— Так что же мне делать? Если Саймон в самом деле влюблен, пусть сам делает выбор. Джеффри тоже, я полагаю. А то я еще стану им поперек пути и помешаю их счастью.
