— Это правда, ваше преосвященство? Прошлой ночью умерли два прелата Ватикана. Всего за несколько часов?
— Прискорбное совпадение, Святейший Отец. У монсеньора Кальфо, которого уже несколько месяцев беспокоили тревожные симптомы, этой ночью случилась остановка сердца.
Алессандро Кальфо был найден у себя в комнате распростертым на двух брусьях, сложенных в форме креста. Его посиневшее лицо искажала гримаса смертной муки, остекленевший взгляд устремлен на висящую напротив византийскую икону с изображением Божьей Матери. К поперечной перекладине креста двумя шелковыми тесемками были привязаны раскинутые руки.
В ладони казненного были вколочены два гвоздя, уже вытащенные из продольного бруса этого зловещего ложа. Кровь не текла, жертву явно распяли уже после смерти.
Апартаменты находились чуть поодаль от площади Святого Петра, так что дело находилось в компетенции итальянской полиции. Но насильственная смерть прелата, гражданина Ватикана, поставила итальянские власти в весьма затруднительное положение. Комиссар полиции, неаполитанец, как и покойный, был в большом смущении. Почему несчастного распяли — это что, какой-то сатанинский ритуал? Не нравилось ему все это, К тому же, ежели считать по прямой, невидимая граница священного града пролегает всего в сотне метров от места убийства. Поэтому можно надеяться, что личный врач папы, который прибудет с минуты на минуту, выдаст медицинское разрешение на захоронение тела.
Прибывший эскулап даже не потрудился открыть свой чемоданчик. При помощи сопровождавшего его молодого человека со странным черным взглядом он перво-наперво заботливо застегнул воротник Кальфо, чтобы не были видны следы удушения. Затем подозвал полицейского, который из скромности держался в сторонке, и сообщил ему свой диагноз: остановка сердца, случившаяся от неподвижного образа жизни и переедания — видно, спагетти не пошли покойному впрок. Такие вещи неаполитанец понимает с полуслова. Облегченно вздохнув, комиссар незамедлительно передал труп на попечение ватиканских властей.
— Остановка сердца, — вздохнул папа, — значит, он не страдал? Господь милостив к своим слугам, requiescat in расе [24]. Но что со вторым, ваше преосвященство? Ведь этой ночью случились две смерти, не так ли?
— Воистину так, и во втором случае дело куда более деликатное. Речь идет о монсеньоре Лиланде, о котором я вам уже говорил.
— Лиланд! Настоятель бенедиктинского аббатства, который громко ратовал за разрешение брака священнослужителей? Прекрасно помню, это ему стоило promoveatur ut amoveatur, и с тех пор он здесь, в Риме, вел себя тихо.
— Не совсем, ваше высокопреосвященство. Он даже здесь встретился с одним монахом-бунтарем, который поделился с ним своими безумными теориями относительно Господа нашего Иисуса Христа. Похоже, это сильно повлияло на душевное состояние нашего прелата, его нашли сегодня утром в Тибре, в тростниках у моста Кавур. Должно быть, самоубийство.
Ни врач, ни жандармы не пожелали обратить внимание на след удушения, отчетливо видный на шее Лиланда. Очевидно, что в ход была пущена металлическая струна, передавившая голосовую щель. Профессиональная работа. Странно только, что лицо американца осталось безмятежным, он чуть ли не улыбался.
Старый понтифик не без труда поднял голову, посмотрел на кардинала:
— Будем молиться за этого несчастного монсеньора Лиланда, он, несомненно, много выстрадал в душе. Отныне сообщайте мне обо всей корреспонденции, что будет еще приходить на его имя. А что тот монах-бунтарь?
— Он вчера покинул Сан-Джироламо, где пробыл несколько дней, и мы не знаем, где он теперь. Но отыскать его след было бы несложно.
Папа махнул рукой:
— Ваше преосвященство, где, по-вашему, может скрываться монах, если не в монастыре? Ну так и не надо принимать никаких неотложных мер. Дадим ему время, чтобы снова обрести душевный мир, который он, надо полагать, утратил после всего того, о чем вы мне только что рассказали.
Вернувшись в свой кабинет, Катцингер отметил про себя, что от всего сердца разделяет чувства папы. Смерть Кальфо изрядно облегчала бремя забот, лежащих на его плечах. Антонио вступил в игру очень вовремя — послание тринадцатого апостола останется погребенным в секретном фонде Ватикана, лучшего места для него и не придумаешь — ничей любопытный взгляд туда не проникнет. Лиланд? Не более чем насекомое, одна из тех мелких мошек, от которых отмахиваешься мимоходом. Наконец, Нил, но этот опасен лишь в своем аббатстве. А уж раз он туда не вернулся, с ним можно не спешить. Оставался Бречинский. Его присутствие в стенах Ватикана было невыносимым, как гвоздь в подошве, — живое напоминание о темном эпизоде немецкой истории, разжигающее в нем чувство вины, от которого он, сколько себя помнил, всеми силами стремился избавиться. Его отец только выполнял свой долг, отважно храня верность высокой миссии — бороться с коммунизмом, угрожавшим мировому порядку. Разве он да и другие немцы повинны в том, что Гитлер извратил столь благородную цель ради того, чтобы ценой апокалипсических ужасов утвердить господство своей якобы высшей расы?
Да, его отец уничтожил этого поляка, но такова участь всех побежденных. Сам себе в том не признаваясь, кардинал чувствовал свою вину в этой трагедии, не будучи сам к ней причастен. Но отец… Это потаенное чувство вины подхлестывало Катцингера в борьбе за чистоту католической доктрины. В ней было его предназначение, уж он-то не пополнит собой шеренгу побежденных. Единственная высшая раса, рожденная для побед, — это воинство поборников веры. Церковь в его глазах была последней твердыней, противостоящей современному апокалипсису.
Бречинский стал ему ненавистен. Нужно было как-то от него избавиться. Кардиналу не обрести покоя, пока перед глазами у него будет этот последний свидетель истории его жизни и жизни и поступков его отца.
Сейчас же ему придавала силы и энергии другая забота — канонизация Эскривы де Балагера, ожидаемая через несколько месяцев. Основатель «Опус Деи» — вот кто помогал выстоять зданию, возведенному на фундаменте божественности Христа. Именно благодаря таким людям церковь не сдает своих позиций.
Надо бы, однако, собраться с мыслями и придумать для него какое-нибудь чудо, это нетрудно, ибо кто ищет — находит.
Уединение в Абруцци было именно таким, какого желал Нил. Такое уединение, должно быть, познал тринадцатый апостол, покинув Пеллу, да и сам Иисус пережил нечто подобное после встречи с Иоанном Крестителем на берегу Иордана.
