Продолжая нащупывать почву и оборотив лицо к восходу, он вслух прочитал священную Фатиху [31]: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклянемся и просим помощь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, — не тех, которые…»
Позади меня Халеф тоже читал молитву; но внезапно оба одновременно онемели: из-за ближайшей гряды холмов раздался выстрел. Проводник вскинул обе руки, издал странный крик, оступился и в следующее мгновение исчез под соляной коркой, которая сейчас же снова сомкнулась над ним.
В такие мгновения человеческие чувства сохраняют живость, которая молниеносно и с четкой ясностью подсказывает сознанию целый набор идей и решений. В иных случаях для этого понадобилось бы четверть часа и даже несколько часов. Еще не затих звук выстрела и не совсем потонул проводник, а я уже все понял. Убийцы решили погубить своих обвинителей. Проводника, Арфу Ракедима, они привлекли на свою сторону, использовав его зависть к Садику. Им вовсе не надо было причинять вред непосредственно нам. Стоило убить нашего проводника, и мы бы безусловно погибли. И вот в самом опасном месте пути они устроили засаду и застрелили Садика. Теперь им оставалось только смотреть, как мы потонем.
Я заметил, что пуля попала Садику в голову, несмотря на быстроту, с которой все случилось. Не знаю, задела ли пролетающая пуля и моего коня или он просто испугался выстрела, но маленький берберский жеребец резко взбрыкнул, потерял опору, поскользнулся и рухнул.
— Сиди! — в неописуемом страхе вскричал позади меня Халеф.
Конечно, я бы погиб, если бы не одно обстоятельство: в то самое время, когда лошадь погружалась в соляную топь, напрасно пытаясь передними копытами зацепиться за твердое, я оперся обеими руками о луку седла и перепрыгнул через голову бедной лошади, которая вследствие этого прыжка была буквально вдавлена под соляную корку. В то мгновение, когда я летел по воздуху, Бог услышал самую пылкую молитву во всей моей жизни.
Я было нащупал прочную опору, но она моментально подалась подо мной; уже полу затонувший, я снова уперся ногами и собирался с силами; я тонул и выныривал, я оступался, шагал не в ту сторону, но тем не менее находил твердый грунт; я то и дело срывался и все же продвигался вперед; я больше ничего не слышал, я больше ничего не чувствовал, я больше ничего не видел, кроме трех человек там, на соляном валу, двое из которых поджидали меня с ружьями на изготовку.
И вот наконец-то у меня под ногами появилась прочная опора — прочная, широкая опора, правда, тоже соляная, но теперь корка твердо держала меня. Грохнули выстрелы — Богу было угодно, чтобы я остался жив. Я споткнулся и упал — пули просвистели мимо меня. Мое ружье все еще было за плечами; казалось чудом, что я его не потерял; но сейчас я не думал об охотничьем ружье — я бросился со сжатыми кулаками на негодяев. Конечно, они меня не ждали. Проводник удрал; старший из двоих знал, что без проводника он погибнет, и немедленно последовал за ним; я успел схватить только младшего. Но он вырвался и отпрыгнул. Я держался рядом с ним. Страх ослепил его, а меня — гнев. Мы совершенно не замечали, куда заведет нас погоня, — вдруг он испустил леденящий душу крик, и я сейчас же отскочил назад. Он исчез в соленой пене, а я остановился всего лишь в тридцати дюймах от его ужасной могилы.
В этот момент позади меня раздался испуганный вопль.
— Сиди, на помощь, на помощь!
Я обернулся. Как раз на том месте, где я только что уверенно стоял на ногах, Халеф боролся за свою жизнь. Он, правда, провалился, но там, к счастью, сохранилась под водой очень прочная соляная корка. Я подскочил к нему, сорвал ружье и протянул утопающему, а сам распластался по земле.
— Хватайся за ремень!
— Я держу его, сиди! О Аллах-иль-Аллах!
— Выбрось ноги вперед! Я не могу подойти к тебе. Держись крепче.
Он приложил последние силы, чтобы рвануться вверх, я одновременно резко дернул ружье на себя, и нам повезло — Халеф лежал на надежном грунте. Едва переведя дыхание, он встал на колени и вознес молитву Аллаху.
— Сиди, ты ранен?
— Нет. Но скажи мне, Халеф, как ты спасся?
— Я спрыгнул с лошади, как и ты, эфенди. А больше я ничего не помню. Я очухался только тогда, когда повис на краю… Но мы все равно погибли.
— Почему?
— У нас нет проводника. О Садик, друг моей души, да простит меня твой дух за то, что я был виновником твоей смерти! Но я отомщу за тебя, клянусь в этом бородой Пророка! Я отомщу за тебя, если не погибну здесь.
— Ты не умрешь, Халеф.
— Мы погибнем… Мы погибнем от голода и жажды.
— У нас будет проводник.
— Кто?
— Омар, сын Садика.
— Как же он нас здесь найдет?
— Разве ты не слышал, что он пошел в Сефтими и сегодня вернется назад?
— Хотя он и будет возвращаться, но нас он не найдет.
— Найдет. Разве не говорил Садик, что путь в Сефтими на две трети совпадает с дорогой на Фитнасу?
— Счастье для него, если он нас найдет. Иначе он может погибнуть на пройденном нами пути, так как старая тропа затонула, а он об этом не знает.
Решив отдохнуть, мы улеглись рядышком. Солнце палило так сильно, что наши одежды в несколько минут высохли и покрылись твердой коркой — настолько они пропитались солью.
Хотя я и был убежден, что сын убитого проводника придет, но он мог сделать это и не пересекая озеро, а обогнув его. Мы с Халефом ждали в огромном напряжении — со страхом и надеждой. Близился вечер; до заката оставалось два часа; тогда-то мы и смогли различить медленно приближавшуюся к нам с востока фигуру. Наконец и человек нас увидел.
— Это он, — сказал Халеф, приложил руки рупором ко рту и крикнул: — Омар бен Садик, поспеши сюда!
Человек, к которому были обращены эти слова, ускорил шаги и через короткое время уже стоял перед нами. Он узнал друга своего отца.
— Добро пожаловать, Халеф Омар!
— Хаджи Халеф Омар! — поправил Халеф.
— Прости меня! Радость свидания с тобой стала причиной этой ошибки. Ты приходил в Крис к отцу?
— Да.
— Где же он сам? Раз ты здесь, посредине шотта, отец должен быть поблизости.
— Да, он близко, — с суровой торжественностью ответил Халеф.
— Где?
— Омар бен Садик, правоверному подобает быть сильным, когда его отмечает кисмет.
— Говори, Халеф, говори! Случилось несчастье?
— Да. Аллах забрал твоего родителя к праотцам.
Молодой араб молча стоял перед нами, не в силах сказать ни слова. Он с ужасом уставился на говорившего, и его лицо стало смертельно бледным. Наконец он снова обрел дар речи, но очень удивил меня, задав вопрос обо мне:
