Кюре мягко опустил ладонь на голову Жака.
— Отправляйся с богом! Учись у тёти книжному делу. Ты ведь такой книгочей, что оно тебе, наверное, придётся по душе. Но не забывай и Таверни. Шли вести бабушке и мне, докажи, что недаром научился выводить буквы так красиво, словно заправский писарь. Об одном тревожусь я, Жак, — тут лицо священника стало очень серьёзным, — боюсь я твоего горячего нрава. Иной раз оно и неплохо, но только… иной раз. В деревне тебя прозвали Задирой… Прозвище-то ведь не очень лестное! — Кюре вопросительно посмотрел на Жака. Тот ничего не ответил, только опустил голову, а уши зарделись ещё пуще. — Помни, Жак, — продолжал отец Поль, — отвага и задор — две разные вещи. Отважным будь всегда, а задирой… Не делай ничего сгоряча. Решать надо, когда кровь утихла, а сердце пусть остаётся горячим и никогда — равнодушным…
Видя, какое впечатление произвели его слова на Жака, кюре ласково улыбнулся и добавил:
— А уж если очень круто тебе придётся и станет невтерпёж, прежде чем на что-нибудь решиться, начни считать. Сочтёшь до десяти, за это время голова-то и остынет.
Отец Поль осенил Жака крестом и сказал:
— Иди. Благословляю тебя!
Уходя, Жак бросил украдкой взгляд на портрет Фирмена и мысленно повторил своё обещание.
Глава четвёртая
Мы жжём земельные записи
До Труа́ — главного города Шампани — Жак должен был добираться пешком. Только в Труа он мог при удаче получить место в дилижансе, едущем в Париж.
Отец Жака никуда дальше Таверни не выезжал. И у него Жак не мог получить совета, который помог бы ему в предстоящем путешествии. Перед тем как отправиться в путь, он разузнал у старейших обитателей деревни, какого направления ему следует держаться.
Жак не прошёл и половины пути, когда начало смеркаться, и решил остановиться на ночлег в ближайшей деревушке.
Он, не переставая, думал о том, что услышал на прощанье от отца Поля. Вот, значит, как всё было на самом деле! Значит, Бастилия?.. Грозная Бастилия!.. Так много о ней говорили, да и сам Жак повторял не раз связанные с ней страшные рассказы, но никогда и не помышлял, что среди её узников может быть и Фирмен Одри, племянник отца Поля и тем самым близкий Жаку человек…
Занятый своими мыслями, Жак свернул в лес с большой дороги, окаймлённой с двух сторон зелёными виноградниками, и вскоре оказался на тенистой просеке. Пройдя ещё немного и направляясь к деревне Муаньо́, Жак вышел на прогалину. Тут ему открылось небо, всё задёрнутое красной пеленой, сквозь которую тучи казались налитыми кровью. Жак не сразу понял, что это отсвет зарева сильного пожара. «Не в добрый час, видно, попаду я в эту деревню! — с беспокойством подумал юноша. — Не до меня будет, коли там пожар!» Но оставаться ночевать в лесу не хотелось. Ведь ему предстояло пройти ещё много миль. И, не убавляя шага, он направился в Муаньо.
В деревне происходило нечто необычное: несмотря на поздний час, все были на ногах; кричали взрослые, плакали дети, мычали коровы.
В общем переполохе трудно было разобраться, что происходит. Спросить некого: все взбудоражены, взволнованы, все куда-то бегут.
Взгляд Жака остановился на пожилой крестьянке. Она стояла несколько поодаль и держала в руках ведро. Очевидно, она шла доить корову, и то, что произошло, застигло её врасплох. О корове она позабыла, хотя из хлева раздавалось её жалобное мычание.
— Что тут у вас происходит? — спросил Жак.
— Палят замок нашего сеньора, графа Декоро́, — просто ответила женщина.
— Почему? — Жак сам не знал, как это у него вырвался такой глупый вопрос.
— Мы жжём земельные записи, которые хранятся у сеньора в башне, — пояснила крестьянка. — В них записаны за сеньором те участки, что искони принадлежали нам. Сожжём бумаги — пускай тогда не останется и следов от прежней несправедливости! Может, соберутся Генеральные штаты, прочтут наши наказы, увидят, что нельзя больше жить, как сейчас, и по-новому запишут за нами ту землю, что нынче оказалась землёй нашего сеньора, господина Декоро.
Жак не стал ждать дальнейших объяснений и устремился к замку вместе с толпой.
Казалось, весь замок охвачен пламенем. Однако, подойдя ближе, Жак удостоверился, что горит только башня, отделённая от хоро́м сеньора красивой мраморной галереей.
Вдобавок крестьяне снесли во двор всевозможные гербовые бумаги, хранившиеся у управляющего, и зажгли костёр.
Хотя крестьянам было не до разговоров, Жак всё-таки узнал, что граф Декоро уехал в Париж. Его отсутствием и решили воспользоваться, чтобы уничтожить ненавистные земельные записи. Вместе с ними будет уничтожено право сеньора на землю, несправедливо отторгнутую от крестьян графом и его предками.
— Эх, и хорошо же разгорается! Тут и моя доля есть! — не без гордости сказал пожилой крестьянин. Он стоял, заложив руки в карманы и любуясь пламенем, отсвет которого падал на его лицо.
— Куда нам с графом тягаться! — высказала опасение молодая женщина с ребёнком на руках. Ребёнок как заворожённый глядел на пламя и тянулся к нему руками. — Всё равно, сгорят эти бумаги, граф напишет новые…
— Э, нет, — возразил пожилой крестьянин. — Прошло их времечко! Не будет граф с нами тяжбу начинать да приниматься за старое. Нынче крестьянин не тот, что был прежде. Вот и стали знатные господа бояться нашего брата крестьянина… И в Париже остерегаются, как бы сам король за нас не вступился…
Один из графских лакеев, опасливо оглядываясь по сторонам, стал выпихивать ногой из пламени увесистую пачку бумаг. От внимания Жака не ускользнуло, как воровато озирался лакей. Несомненно это были как раз те бумаги, которые и хотели уничтожить крестьяне.
— Эге! Стой! Что это ты собираешься спасать?! Зачем лукавишь!
И Жак с силой отбросил кучу бумаг обратно в огонь. Они тотчас занялись. Лакей хотел удрать, но крестьяне бросились на него с криком:
— Графский лизоблюд!
— Графский потатчик!
— Может, в этих бумагах вся наша недоля крестьянская упрятана!
Получив несколько крепких тумаков, лакей всё же ухитрился выбраться из толпы и скрылся за горящим зданием.
— Откуда ты такой взялся? Ты ведь не из наших! Молодец! — сказал пожилой крестьянин, подходя к Жаку.
Пришельца окружили несколько человек, с сочувствием расспрашивая, где он живёт, куда направляется. А узнав, что он из Таверни, осведомились, не собираются ли и в их деревне заявить сеньору о своих правах. Ведь теперь самое время!
Хотя жители Муаньо и надеялись на вмешательство и покровительство короля, они с тревогой ждали, что — пока там ещё разберутся! — успеет нагрянуть полицейская стража. Но она не появлялась. Крестьяне постарше стали увещевать молодых. Пусть-де сгорит башня — эта графская «канцелярия», которая, как кость, застряла в горле у крестьян, но на владения графа, на его имущество замахиваться не следует. И поэтому надо преградить дорогу пожару, чтобы он не перекинулся через галерею в замок.
