Людовик внимательно выслушал Кольбера и, оглядевшись кругом, спросил:
— Разве господин Фуке уже ушел?
— Нет, государь, я здесь, — откликнулся суперинтендант, занятый разговором с Бекингэмом.
Он тотчас же подошел к королю. Король тоже сделал несколько шагов ему навстречу и сказал с очаровательной небрежностью:
— Извините, господин суперинтендант, что я помешал вам, но я обычно зову вас, когда вы мне нужны.
— Я всегда к услугам короля, — отвечал Фуке.
— Мне главным образом нужны услуги вашей казны, — сказал король, нехотя улыбаясь.
— Моя казна тем более к услугам короля, — холодно проговорил Фуке.
— Дело в том, господин Фуке, что я хочу устроить праздник в Фонтенбло. Две недели ворота будут открыты. Мне нужно…
И он искоса взглянул на Кольбера.
Фуке спокойно ожидал конца фразы.
— Четыре миллиона, — проговорил король в ответ на злорадную улыбку Кольбера.
— Четыре миллиона? — повторил Фуке с низким поклоном.
Его ногти впились в грудь и сквозь рубашку оцарапали кожу до крови, но лицо ничем не выдало внутреннего волнения.
— Да, сударь, — сказал король.
— К какому сроку, государь?
— Ну, когда сможете… Впрочем… нет… как можно скорее.
— Необходимо время…
— Время! — с торжеством воскликнул Кольбер.
— Время для того, чтобы сосчитать деньги, — продолжал суперинтендант, бросив на Кольбера презрительный взгляд. — В день можно успеть взвесить и пересчитать только один миллион, сударь.
— Значит, четыре дня, — заключил Кольбер.
— Ах, — перебил его Фуке, обращаясь к королю, — мои служащие делают чудеса, когда нужно угодить его величеству! Четыре миллиона будут готовы через три дня.
Настала очередь побледнеть Кольберу. Людовик с удивлением посмотрел на него.
А Фуке спокойно удалился, улыбаясь по дороге своим многочисленным друзьям, в глазах которых читал искреннее расположение, граничившее с состраданием. Но по улыбке нельзя было судить о настроении Фуке; на самом деле он был в полном отчаянии.
Несколько капелек крови запачкали его рубашку, но платье скрыло кровь, как улыбка — бешенство.
По тому, как Фуке садился в карету, слуги догадались, что господин их расстроен. Поэтому все его приказания исполнялись с такой точностью, как команды разгневанного капитана военного корабля во время бури.
Карета полетела стрелой. По дороге Фуке едва успел привести в порядок свои мысли. Он направился прямо к Арамису.
Арамис еще не ложился.
Что же касается Портоса, то он отлично поужинал жареной бараниной, двумя жареными фазанами и целой горой раков, потом, наподобие античного борца, велел натереть ему тело душистыми маслами, распорядился завернуть себя в простыни и отнести на согретую постель.
Как мы уже сказали, Арамис еще не ложился. Надев удобный бархатный халат, он писал письмо за письмом своим быстрым убористым почерком, которым можно было уместить добрую четверть книги на одной странице.
Дверь быстро распахнулась, и вошел суперинтендант, бледный, взволнованный, озабоченный.
Арамис поднял голову.
— Добрый вечер, дорогой д’Эрбле! — сказал Фуке.
Наблюдательный взгляд Арамиса тотчас же заметил угнетенное настроение вошедшего.
— Хорошая игра была у короля? — спросил Арамис, чтобы завязать разговор.
Фуке сел и знаком приказал проводившему его лакею выйти из комнаты. Когда лакей исчез, он отвечал:
— Прекрасная!
И Арамис, все время внимательно следивший за ним, увидел, как он нервно откинулся на спинку кресла.
— Проиграли, по обыкновению? — поинтересовался Арамис, не выпуская из руки пера.
— Даже сверх обыкновения, — отвечал Фуке.
— Но ведь вы всегда так спокойно относитесь к своим проигрышам.
— Иногда — да!
— Какой же вы плохой игрок!
— Игра игре рознь, господин д’Эрбле.
— Сколько же вы проиграли, монсеньор? — продолжал Арамис с некоторым беспокойством.
Фуке помолчал несколько секунд, чтобы вполне овладеть собой, и ответил без малейшего признака волнения в голосе:
— Сегодняшний вечер стоит мне четыре миллиона.
И он с горечью рассмеялся. Арамис, никак не ожидавший такой цифры, выронил перо из рук.
— Четыре миллиона! — проговорил он. — Вы проиграли четыре миллиона? Возможно ли?
— Господин Кольбер держал мои карты, — произнес суперинтендант с тем же зловещим смехом.
— А, понимаю! Значит, новое требование денег?
— Да, мой друг.
— Королем?
— Его собственными устами. Невозможно убить человека с более очаровательной улыбкой.
— Черт возьми!
— Что вы об этом думаете?
— Я думаю, что вас хотят просто разорить; это ясно как день.
— Значит, вы остаетесь при прежнем убеждении?
— Да. Тут, впрочем, нет ничего удивительного, потому что мы и раньше предвидели это.
— Верно; но я никак не ожидал четырех миллионов.
— Действительно, сумма крупная, но все-таки четыре миллиона еще не смерть, особенно для такого человека, как Фуке.
— Если бы вы знали состояние моей казны, дорогой д’Эрбле, вы не рассуждали бы так спокойно.
— И вы пообещали?
— Что же мне оставалось делать?
— Вы правы.
— В тот день, когда я откажу, Кольбер достанет эту сумму; где — не знаю; но он достанет, и тогда я погиб!
— Несомненно. А через сколько дней вы обещали эти четыре миллиона?
— Через три дня. Король очень торопил.
— Через три дня!
— Ах, друг мой, — продолжал Фуке, — подумать только: сейчас, когда я проезжал по улице, прохожие кричали: «Вот едет богач Фуке!» Право, дорогой мой, от этого можно потерять голову.
— Нет, монсеньор, не стоит, — флегматично проговорил Арамис, посыпая песком только что написанную страницу.
— Тогда дайте мне лекарство, дайте мне лекарство от этой неизлечимой болезни.
— Единственное лекарство: заплатите.
— Но едва ли я могу собрать такую сумму. Придется выскрести все. Сколько поглотил Бель-Иль! Сколько поглотили пенсии! Теперь деньги стали редкостью. Ну, положим, достанем на этот раз, а что дальше? Поверьте мне, на этом дело не остановится. Король, в котором пробудился вкус к золоту, подобен тигру, отведавшему мяса: оба ненасытны. В один прекрасный день мне все же придется сказать: «Это невозможно, государь». В тот день я погибну.
Арамис только слегка пожал плечами.
— Человек в вашем положении, монсеньор, только тогда погибает, когда сам захочет этого.
— Частное лицо, какое бы оно ни занимало положение, не может бороться с королем.
