Против ожиданий Югурты мавританец не сделал попытки оскорбиться. Более того, он сказал:
– Ты угадал, он хотел меня подкупить.
Лицо Югурты при этом, казалось, не слишком приятном известии просияло.
– Спасибо тебе за откровенные слова, царь Бокх, мне надоело быть слепым, теперь хотя бы один мой глаз открыт. И чтобы у тебя не возникло соблазна пойти на тайный сговор за моей спиной, я предлагаю тебе открытый договор.
Сидящий заинтересованно наклонился вперед.
– В чем он заключается?
– Я предлагаю тебе выступить на моей стороне против римлян, а за это отдам тебе три свои провинции: Кнапс, Моллохатт и Цирту. Таким образом…
– Но Цирта сейчас в руках римлян.
– Теперь у тебя есть все основания выступить против них – ты всего лишь будешь возвращать себе свое собственное имущество.
Бокх закрыл глаза и медленно поднятой рукой погладил массивную бороду. Заговорил, не открывая глаз:
– Ты хитер, нумидиец.
– Я не только хитер, но и добр, рассмотри и увидишь, что я отлично придумал, как тебе оправдаться перед римлянами в случае неуспеха нашего предприятия.
– Как?
– Ты скажешь, что воевал не против них, а за свои земли, принадлежащие тебе по закону. Слово «закон» для этих продажных тварей священно.
Мавританец сидел с закрытыми глазами. Понимая, что собеседник раздумывает над его словами, Югурта продолжал говорить:
– Метелла нет, оставшиеся вместо него офицеры Марий и Руф тоже весьма сведущи в своем деле, но их сейчас интересует не столько победа надо мной, сколько собственная слава.
– Разве это не одно и то же?
– В настоящий момент – нет. Если они схватят меня прямо сейчас, то в Риме припишут заслугу победы надо мной Квинту Метеллу. Марий, чтобы перетянуть славу на свою сторону, должен сначала взять две-три крепости, два-три раза разгромить мои войска в поле. Кстати, его действия как раз говорят о том, что он пошел именно по этому пути. Он явился в Моллохатг. Я велел Гиемпсалу – это он там сейчас командует – вступить с Марием в переговоры о сдаче и всячески эти переговоры затягивать. Мне доносят, что уже через неделю у римлян кончатся припасы и они двинутся обратно. У него нет конницы, и мы могли бы… мавританская и нумидийская…
Бокх открыл глаза.
– Так какие провинции ты обещаешь передать мне?
Югурта собрался было ответить, но его насторожил донесшийся снаружи звук.
– Что это?
– Сейчас узнаем.
Бокх резко встал. Он оказался человеком невысокого роста, правда, чрезвычайно ширококостным. Основательность и статуарность, которую он демонстрировал в сидячем положении, отчасти сохранилась в нем и при движении. Расшвыряв сапогами подушки, он зашагал к широкому дверному проему, в котором маячили тени телохранителей.
Чему-то усмехнувшийся нумидийский царь последовал следом. Впрочем, понятно чему. Слишком было очевидно, что повелитель мавританцев хочет первым появиться перед пиршественным собранием, чтобы хоть в такой форме продемонстрировать свое превосходство над своим зятем. Что ж, пусть. Главное, чтобы завтра он направил своих всадников против римлян вместе со всадниками нового родственника.
Выйдя к пирующим, цари застали странную картину. В расчищенном от столов углу мощеного двора стоял Оксинта в изорванной тунике и с обнаженным римским мечом в руках. На него медленно наступали два громадных меднокожих мавританца. У одного в руках был боевой топор на длинной рукоятке, другой отводил в сторону, угрожающе занося, длинный искривленный нумидийский меч. Вокруг теснилась оживленная, возбужденная толпа. Винные пары и ожидание скорого пролития крови разбудили в гостях звериный азарт.
Даже опахальщики оставили в одиночестве свою принцессу, и она покорно обливалась потом в противоположном углу двора.
Оксинта улыбался, мягко переступая с ноги на ногу, и делал неуловимые движения мечом в воздухе.
Мавританцы надвигались тяжело и мрачно, что-то обреченное было в их движениях.
– Остановитесь! – громко прохрипел Бокх.
Югурта сделал знак сыну – подойди! Юноша приблизился, то же сделали и противники – они тяжело дышали, у одного была рассечена щека, у другого не хватало двух пальцев на левой руке.
– Что это? Что тут произошло? – В голосе мавританского царя отчетливо слышались недоумение и ярость.
– Они сказали, что человек, который пьет разбавленное вино, – трус, – весело объяснил сын Югурты.
– Римляне пьют разбавленное вино, – прогудел тот, у кого не хватало пальцев.
– Да, римляне, – улыбнулся Оксинта, – кроме того, они сражаются вот такими мечами.
– Убери, – тихо сказал Югурта. С одной стороны, ему было приятно, что сын наказал двух мавританских силачей, с другой – он не хотел, чтобы Бокх принял происшедшее близко к сердцу. Да и слишком римский акцент этой сцены был не к месту. Тонкой и ненадежной еще была возникшая меж царственными союзниками нить понимания, чтобы испытывать ее с помощью иноземного оружия.
Оксинта вытер лезвие ячменной лепешкой, взятой с соседнего стола, засунул меч в ножны, оторвал кусок лепешки и положил в рот. Нумидийцы, присутствующие в толпе, ответили одобрительным гулом. Подобным образом поступали их предки после победы над врагом.
Подданные Бокха замерли, самые предусмотрительные уже нащупывали рукояти своих мечей.
Еще мгновение – и свадьба могла бы превратиться в побоище. Римляне имели бы возможность выиграть Югуртинскую войну без помощи своих войск.
Югурта среагировал быстрее остальных. Тыльной стороной ладони он нанес удар по лицу сына, из разбитой губы хлынула кровь. Потом вынул из пальцев сына остатки лепешки, дал нескольким каплям крови упасть на нее и бросил одному из пострадавших от меча Оксинты.
– Съешь, и вы станете братьями с моим сыном.
107 г. до Р. X.,
647 г. от основания Рима
Полог консульской палатки откинулся, на мгновение заслонив проем своей крупной фигурой, вошел Публий Рутилий Руф; Гай Марий сидел на складном стуле, широко растянув массивные колени, между сандалий лежал на красном песке его шлем. Консул не смотрел на вошедшего, он наматывал на толстый заскорузлый крестьянский палец кожаный шнурок непонятного происхождения. Тяжелая квадратная голова консула, поросшая короткими, частично уже поседевшими волосами, была наклонена вперед, как бы под тяжестью неприятных дум. Трудно что-либо сказать человеку, потерпевшему неудачу, тем более потерпевшему ее по собственной вине. Никто не заставлял Мария идти походом на этот треклятый Моллохатт, не дождавшись сулланской конницы. Теперь приходится отступать.
