Он наполнил рюмки и выпил, не дожидаясь. Закусил бужениной.
— Вот что я думаю, господа, — сказал штатский, повеселев. — То, что мы тут собрались, не случайно. Это судьба. Фата-моргана. Или, если угодно, рука Провидения. Коли так, надо ж нам наконец познакомиться. А то как-то не по-человечески получается.
Он вытащил из серебряного кольца салфетку, заложил и произнес со значением:
— Сопов Клавдий Симеонович. Купеческого сословия.
— Клавдий Симеонович?.. — переспросил ротмистр. — Экого бравурного звучания у вас имя-отчество!
— Уж какое есть.
— Не обижайтесь. Это я от зависти. Мое именование значительно проще. Штаб-ротмистр Агранцев, Владимир Петрович.
— Где вы служили? — спросил вдруг старик в генеральской шинели.
— Я много где служил. В семнадцатом, перед самым ранением — в первом кавалерийском.
— Князя Долгорукого корпус?
— Точно так.
Старик, смотревшийся нахохлившимся воробьем, вдруг оживился.
— А мы с ним знакомцы. Где ж он теперь, не знаете?
Ротмистр неопределенно хмыкнул.
— Точно сказать не могу. Полагаю, уже во Франции. Осенью семнадцатого, когда стояли под Двинском, их сиятельство только и говорил, как мечтает отдохнуть под голубым небом Ривьеры. Уверен, это ему удалось. Во всяком случае, капиталы свои наш командир вывез из России благополучно.
Генерал больше вопросов не задал. По всему, ответ ротмистра ему не понравился. Но тому, похоже, это было в высшей степени безразлично.
— А что ж вы, ваше превосходительство? — спросил Сопов. — Не угодно ли будет представиться?
— Ртищев, Василий Арсеньевич, генерал, — сухо сказал старик. И прибавил с некоторой запинкой: — От инфантерии.
— О! Простите, ваше высокопревосходительство, — воскликнул Агранцев. — Могу ли в свою очередь поинтересоваться, кем вам доводилось командовать?
— В некотором смысле… я по интендантскому ведомству, — ответил генерал.
— Ну, будет, — проговорил Сопов, вновь разливая по рюмкам. — Эти господа военные, им только дай волю… Где служил, да как, да с кем? Простите, не всех это интересует. У нас тут еще таинственный незнакомец. Не угодно ли?
Постоялец из восемнадцатого поднял голову.
— Павел Романович, — сказал он. — А фамилия моя — Дохтуров.
— Фамилия занятию соответствует, — хохотнул Сопов. — Вы ведь лекарь?
— Да. Но больше не практикую…
В этот момент Агранцев бросил на него острый мгновенный взгляд, и Павлу Романовичу показалось, что впервые ротмистр глянул на него с интересом.
— Что так? — спросил Сопов. — Разонравилось? Или не кормит профессия? Оно, конечно, теперь в России честному человеку трудно прожить. Но!.. Здесь, в Счастливой Хорватии,[1] иные порядки. Тут власти у комиссаров нет! Вот им! — Сопов неожиданно сложил кукиш и потряс в воздухе. — Я сюда три месяца пробирался. Из Ростова. И пробрался, хранил Господь. Теперь отсюда не тронусь, хоть из пушки в меня стреляй. Я тут такую заверну торговлю — рты пооткрывают. И пусть! Пускай знают Клавдия Сопова!
Вернулся малиновый официант, принялся расставлять закуски. На столике в серебряном судке рубиновым пламенем полыхнула икра, захрустел колотый лед в ведерке с шампанским.
— Позвольте, где ж метрдотель? Где меню? — возмутился вдруг генерал. — Отчего к нам никто не подходит?! Что за порядки!
Павел Романович (хотя и был тут впервые) все же мог вполне точно сказать, отчего не появился метрдотель, и почему не подали столь вожделенного старым интендантом меню. Мало-мальски опытный человек ни за что б не ошибся относительно этого заведения. Хоть и не было тут принаряженных девиц с томными взглядами и не висели фривольного содержания картины — а все ж неведомым образом безошибочно ощущалась атмосфера борделя. Впрочем, борделя не из дешевых.
— А генерал-то каков! — наклонившись, шепнул Сопов Павлу Романовичу. — Что значит закваска! Недавно сетовал, что подштанники нечем прикрыть, а тут извольте радоваться — метрдотеля ему подавай! Экое морген-фри!
Дохтуров неопределенно кивнул. Ему не хотелось ввязываться в разговор.
В этот момент в дальних дверях показалась дама в бордовом платье, с белой мантилькой на открытых плечах. Весьма привлекательная, хотя и несколько полная. С улыбкой оглядела зал, послала присутствующим воздушный поцелуй, приблизив белую перчатку к ярко накрашенным киноварным губам. При ее появлении официанты почтительно поклонились, а среди публики пронесся ветерок оживления.
— А вот и Дорис, — сказал Агранцев. — Вовремя.
Он приподнял рюмку, показывая, что пьет за хозяйку. Та увидела, улыбнулась еще любезнее и направилась к их столику.
— Владимир Петрович! Привели новых друзей? Я рада.
— Друзей? Можно сказать и так, — ответил Агранцев.
— А кто платит сегодня?
Павел Романович, хотя и наблюдал все происходящее несколько отстраненно, при этих словах мадам вздрогнул. Насколько он знал, такие вопросы в подобных заведениях не приняты.
Но Агранцев лишь рассмеялся:
— Разумеется, я!
— Не будет ли с вас? И так уж немало оставили.
— Сколь трогательная забота! — улыбаясь, заметил ротмистр. Но глаза его вдруг перестали смеяться.
— Я забочусь о заведении, — ответила Дорис. — Издержитесь, наделаете долгов. А кончится все, не приведи Бог, стрельбой. Вы бы на службу поступили. Тогда каждый день привечать станем. Хоть поселяйтесь у нас.
— О, это мысль, — сказал Агранцев. — Но касательно службы все не так просто. Вакансий нет. Вот разве их высокопревосходительство составит протекцию… — Он саркастически усмехнулся, глядя на старика в истрепанной генеральской шинели.
Тот вздрогнул, лицо его исказилось.
— Вы шут! — выкрикнул генерал.
За ломберным столом на миг прекратилась игра. Господа, сидевшие за зеленым сукном, отложили карты и глянули неприязненно.
— Возможно, — ответил ротмистр. — Не станем пререкаться. Дорис, вы должны уделить мне пару минут. Это очень важно.
Хозяйка кивнула и направилась прочь. Агранцев поднялся, одернул китель, пошел следом.
Сопов приподнял графин:
— Рискнете?
— Нет. — Павел Романович покачал головой.
— А вы, ваше высокопревосходительство? Тоже нет? Ну, как угодно. А я выпью. Эх!..
Лицо Клавдия Симеоновича быстро наливалось свекольным цветом. Он не переставая жевал.
Ртищев посмотрел на него с неприязнью.
— Когда-нибудь вы ответите мне за сей балаган… вы ответите…
Из уголков глаз генерала вдруг покатились крупные слезы. Он торопливо смахнул их, и этот жест поразил Дохтурова своей почти детской беспомощностью. Он не любил, когда обижали стариков. Или детей. Хотя это ведь почти одно и то же, не так ли?
