Среди бородатых, обветренных, загорелых мужских лиц бледными пятнами выделялась дюжина сопровождавших Алиенор знатных дам – хорошенькая, но усталая Флорина Бургундская, немолодая герцогиня Талькерия Бульонская, худенькая графиня Тулузская, графиня Блуа и другие французские лилии, растерявшие в пути изрядную часть лепестков, аромата и свежести. Дамы наперебой повествовали о пережитых мытарствах, о снежных бурях, о дырявых палатках, о нападениях тюрков, визжащих, как свора бешеных псов, о затонувших лодках, плесневелом хлебе, испеченном из муки пополам с известью, о гнилом мясе и сохлом сыре, о последних стоптанных башмаках, о том, как гибли во внезапных стычках и нежданных засадах их мужья, сыновья и братья, а менее счастливые отдавали Создателю душу от болезней, холода и голода. Констанция содрогалась, чувствовала себя ответственной, чуть ли не виновной и клялась себе заботиться о легкомысленных женщинах, не убоявшихся тягот и опасностей походной жизни.
Под конец пути несчастные паломники не брезговали утолять голод даже кониной, так что теперь французы набросились на пиршественные яства с непристойной жадностью. Паладины явно опасались, что прекрасная пища внезапно исчезнет. Мгновенно уничтожались огромные куски баранины, таяли нафаршированные козлята, обращались в горы костей туши оленей и кабанов, не залеживались на блюдах жареные лягушачьи ножки, артишоки, рыбья икра и копченые угри. Никакие деликатесы не казались изголодавшимся гостям слишком экзотическими или непривычными, подъели даже нутовое пюре-хумус и маринованные или засахаренные обержины. А апельсины, сахар, халва, рахат-лукум, пахлава и прочие невиданные в Европе лакомства привели женщин в восторг.
Разговор между Раймондом и его племянницей не умолкал. Констанция не могла расслышать слов, но впервые она видела мужа, столь воодушевленного беседой с женщиной. С Констанцией он всегда был ласков и добр, однако с Алиенор он вел себя иначе – он старался. Немногословный, небрежно-насмешливый Раймонд на сей раз из кожи вон лез, пытаясь ублажить французскую королеву, он всячески силился рассмешить ее, польстить ей и понравиться. Впрочем, Констанция твердо решила радоваться сердечности их встречи, любые другие чувства были бы недостойны ее и мужа. К тому же Антиохии требовалась готовность французского воинства сражаться за насущные интересы княжества. Констанция обернулась к Людовику, намереваясь угодить ему своим обществом. Король, отрешенно уставившийся в даль и рассеянно катавший по столу хлебный мякиш, смущал Констанцию гораздо меньше, чем его великолепная супруга.
– Ваше величество, вы совершили деяние, которое за последние полвека не смог совершить никто! Я уверена, что вы спасете Заморье!
Людовик продолжал рассматривать свои видения:
– Не могу передать вам, княгиня, что мы пережили по пути сюда! Обман и коварство византийского василевса, отправившего армию императора Конрада на верную погибель, вражеские нападения в горах, потоп, все казни египетские! – Голос Луи прервался, руки задрожали. Все замолчали. – Мои родичи и многие верные вассалы отдали свои души Господу на этом пути. Едва ли не год мы плутали по негостеприимным землям, пересекали чудовищные перевалы, бездонные пропасти, переплывали вышедшие из берегов бурные реки! Нас поливал дождь, засыпал снег, палило нещадное солнце, на мучительном пути мы потеряли все обозы, весь необходимый провиант, даже оружие…
Спазм перехватил горло короля, он замолчал, не в силах продолжать. Людовик прикрыл глаза рукой, и франки с изумлением заметили, как из-под худых, расцарапанных пальцев помазанника потекли слезы. Все сочувственно и растерянно отводили глаза. Антиохийцы в первый, хоть и не в последний раз столкнулись с дивной способностью венценосца плакать в минуты глубокого душевного волнения. Луи несколько раз тяжело, со всхлипом вздохнул, наконец сумел овладеть собой, вытер трясущимися руками лицо и, даже не устыдившись неприличной для рыцаря чувствительности, высоким, срывающимся голосом продолжил:
– Но мы все шли, мы днем и ночью оборонялись от нападений сарацин, хотя могли находить свой путь лишь по солнцу и звездам. Греки отступились от нас. В одном из боев я потерял коня и чудом остался жив. Мы убили и съели всех оставшихся лошадей, – дребезжащий дискант короля прервал глубокий вздох. – Скольких славных рыцарей и верных солдат мы потеряли! А в порту Атталии начался мор, и владельцы судов требовали за провоз немыслимые деньги… Более семи тысяч воинов были вынуждены остаться на берегу, погибать на чужбине от голода и болезней… Три кошмарные недели нас носило по морским бурям, и вот наконец мы здесь…
Король опять всхлипнул и обхватил дрожащими руками с обломанными ногтями поникшую голову. Все растерянно молчали, не зная, как утешить мученика. Лишь дама Филомена, посаженная ближе обычного ввиду ее дальнего родства с Людовиком и нисколько не смущенная присутствием королей, громко и наставительно заявила:
– Да уж, лучше было бы сесть на корабли в Италии и спокойно доплыть досюда, как вам и советовали разумные люди!
Удивительная способность у мадам Мазуар говорить вещи вроде бы неоспоримые, но совершенно неуместные и неприятные. Стоит этой женщине раскрыть рот, и у окружающих портится день. И что толку давать запоздалые советы? С везением короля запросто могло статься, что его флот сейчас обрастал бы ракушками на дне морском. Людовика, конечно, жалко, хоть к соболезнованию невольно примешивалось презрение и неловкость за его слабость и чувствительность, но еще сильнее придется сочувствовать им всем – крестоносцам и франкам, если он полностью падет духом. Ведь ему предстоит еще так много совершить!
Констанция попыталась успокоить и подбодрить беднягу:
– Ваше величество, те, кто отдали свою жизнь за это святое дело, ныне пребывают в раю. Но с сегодняшнего дня вы будете пожинать только победы и триумфы.
Ей стало стыдно, что она немного жалела свой горностаевый плащ. Король безутешно передернул худыми плечами:
– Не побед и триумфа, а покаяния и душевного сокрушения ждет от нас Иисус. На все воля Божия.
Воля Божия самым странным образом проявилась в том, что из всех могучих и воинственных монархов Европы на помощь франкам прибыл именно этот впечатлительный и беспомощный человек, движимый не поисками воинской славы, а страхом за собственную душу.
Раймонд поднял кубок:
– Я пью за истинных героинь – за женщин, прошедших этот путь. То, что пережили ее величество и ее спутницы, ни с чем нельзя сравнить. Я преклоняюсь перед французской королевой.
Сказано было хорошо и уместно, только напрасно Раймонд позабыл, что и она, Констанция, когда-то геройски подняла мятеж, даже изгнала Иоанна и спасла Антиохию! Впрочем, мужьям трудно оценить собственных жен по достоинству, вот и Людовик бросил супруге:
