На амурском направлении части Молчанова серьезно беспокоила кавалерия красных, создавая угрозу тылу белых. Чтобы обезопасить себя и обеспечить левый фланг волочаевской позиции, Молчанов решил выбить конников на юго-запад, изолировав ее от Инской группы. Для этого он задействовал Пластунскую бригаду и конный Амурский отряд общей численностью около тысячи человек с семью пулеметами и двумя орудиями. 23 января Пластунская бригада повела наступление двумя колоннами. На ее пути встали отдельные части Троицкосавского кавалерийского полка, которые после двух часов упорного боя начали постепенно отходить на запад. Но тут подоспели главные силы полка.
Развернувшись под прикрытием артиллерийского огня, они двумя спешенными эскадронами завязали бой с фронта, а остальными силами в конном строю предприняли обход правого фланга врага и атаковали. Не выдержав стремительного удара, белые начали отходить на Верхне-Спасскую, неся большие потери от преследовавшей их конницы. Кавалерия НРА уверенно постигала искусство ведения маневренного боя.
25 января белые попытались обезопасить свой правый фланг от партизан в районе деревни Восторговка. Однако и это не удалось. Партизаны Шевчука втянули белогвардейский отряд в уличный бой и ударами по флангу и тылу отбросили его.
Командиры Народно-революционной армии Дальневосточной республики, большая часть которых была командирами Красной Армии, упорно улучшали боевую слаженность частей, обучали бойцов НРА взаимодействию пехоты с артиллерией, бронепоездами, конницей. К концу января инициатива на фронте окончательно перешла в руки Народно-революционной армии. Она готовилась к крупному наступлению на Хабаровск и Приморье.
Суглобов сидел перед Мизиновым на краешке низенькой лавки возле печи. Генерал расположился напротив, на тесаном табурете у стола с остатками ужина. Покормив гостя, Мизинов предложил ему поговорить откровенно. Был вечер, бойцы расположились на ночь по избам и конюшням, коротая остаток дня за стиркой, игрой в карты или разговорами о будущем. За ужином Суглобов стыдливо опускал в глаза в тарелку, жегся, торопливо хлебая горячий суп из миски, проглотил несколько кусков жареной лосятины, а от чая и вовсе отказался. Его голова потихоньку пришла в норму, зрение восстановилось, но он упорно не желал смотреть Мизинову в глаза, пряча взгляд в своих руках и коленях.
Мизинов попросил оставить их одних, даже за дверями не выставил часового. Странно, но он почему-то проникся к гостю не понятным ему самому расположением. Ему по сути было очень жаль этого заблудившегося человека, всю свою жизнь отдавшего химерическим идеям и авантюризму. И вот, похоже, этот человек и сам понимал, что его жизнь подошла к своему рубежу, и на что она потрачена?
— Вы очень изменились, — заговорил Мизинов. — Мы не виделись с вами с марта двадцатого, почти два года. С тех пор вы как-то посерьезнели, мне кажется. Или я не прав? — и он пытливо заглянул Суглобову в глаза.
— Вы позволите закурить? — вместо ответа проронил Суглобов.
— Да, конечно, извольте, — Мизинов протянул ему пачку папирос «Крем». Суглобов покосился краем глаза и ниже прочитал: «Не табак, а сливки. Четверть фунта сорок коп. Табачной фабрики А.Н. Шапошникова. С-Петербург. Продается везде».
— Не лучшие, однако, — скривился он, но пачку взял, вынул папиросу и прикурил, пустив дым себе под ноги.
— Ну, уж, как говорится, чем богаты, не обессудьте, — снисходительно пожал плечами Мизинов. — В походах да боях и эти хороши. Так, может быть, поговорим? Что вы все увиливаете от разговора?
— А и поговорим, пожалуй, — кивнул головой Суглобов. — У меня ведь нет другой возможности, кроме как языком молоть.
— Понимаю, — согласился Мизинов. — Других средств вы лишены. Той подводы, например, с частью наших боеприпасов. А то бы получился весьма убедительный разговор!
— Как вы в точку, однако, — огрызнулся Суглобов, но головы по-прежнему не поднял. — В план-то мой как деликатно влезли да распотрошили его, словно хирург ланцетом! А кто право давал? — он повысил было голос, но, вспомнив, где он, только слабо махнул рукой: — Впрочем, теперь все равно, я ведь ваш пленник…
— Напрасно вы так, штабс-капитан, — возразил Мизинов. — Я по-прежнему готов относиться к вам как к своему старому приятелю по окопам германской войны. Не кривя душой, скажу, что вы были хорошим офицером. Сожалею, что мы оказались по разные стороны линии фронта. Вы ведь тогда, в Чите, явились ко мне от имени красных, если мне память не изменяет?
— Не изменяет, — кивнул Суглобов. — У вас она всегда была превосходной. Узнать меня с такой бородой, грязного и нечесаного…
— Да, мне говорили, что я неплохой физиогномист. Однако мы уклонились от темы. Что же, вы и на сей раз от красных? Это сомнительно, ведь многие видели, как вы бежали от них тогда, в последнем нашем бою…
— Эту телегу я припасал для вас, господин генерал, — криво усмехнулся Суглобов и поднял, наконец, глаза на Мизинова. Генерал ожидал увидеть в них ненависть, а увидел лишь усталость и обреченность. — Сценарий мой воплотился, только, надо признаться, не тогда, когда я хотел. Я думал подобраться к вам поближе и рвануть эту телегу вместе с вами, с вашим штабом, с самим собой, в конце концов! — он умолк, задохнувшись, закашлялся и снова опустил голову в колени.
— Вы нездоровы? — участливо поинтересовался Мизинов.
— Пустяки, все равно…
— Скажите откровенно, за что вы меня ненавидите, за что преследуете все эти годы?
— Сперва я ненавидел вас за вашу удачливость, за вашу независимость, — твердо чеканя слова, спокойно заговорил Суглобов. — Потом, когда увидел, что вы не поддаетесь разного рода модным идеям, вроде моего анархизма, — он усмехнулся, — стал ненавидеть вас за оригинальность мыслей. Но втайне, боясь признаться даже себе, всегда завидовал вам. Как же снедала меня эта зависть! Как мучила! Она-то и стала мотивом того, что я поставил целью всей жизни преследовать вас, убить, если представится случай! А позже, когда узнал, что вы стали обладателем большой партии золотишка, просто захотел погреть руки. Один раз ведь живем, чего уж там… Красные, конечно, меня послали, но надеялся и себе урвать что-нибудь, не кривил я вам тогда душой. Не получилось… Когда попал в Хабаровск, услышал, что вы отправились в рейд по тылам красных. Понял, что золота, конечно, при вас уже нет. Тогда, решил я, разыщу его только для того, чтобы убить, отомстить за исковерканную жизнь!.. — он замолчал и закурил еще папиросу. — Но больше всего меня злило отсутствие в вас гордости…
