Но вот друзья наши вошли в пределы, где обитал русский олигарх — один из нашей сотни. Не той сотни, что извека в казачьем стане для защиты рубежей российских составлялась, и не той Чёрной сотни, в которую накануне революции в Петрограде великие патриоты в единый кулак сплотились и вознамерились Мать — Россию от большевичков–ленинцев защитить. Нет — эта сотня другая, это коллективный антихрист на землю русскую спустился. Его ещё в давние седые времена трубы небесные пророчили. И явился он внезапно — в день, когда солнце высоко в небо залетело, а над водами теплынь ласково курилась. В такой–то день дьявол–богоборец трубачей на землю послал и повелел им о конце света возвестить. Но не будем пугать читателя. Расскажем лучше, как он живёт, один из этих посланцев, и что же он такое, наш русский олигарх?
Шли они по коридору — длинному и пустынному; одинокие фонари, точно глаза зверей, выплывали из полумрака, освещали деревянный пол, серые стены, но затем оставались сзади, и коридор заполнял полумрак, который можно видеть днём на дне колодца. Не было людей, не слышно звуков, и только очередной фонарь высвечивался под потолком, и путники шли веселее.
Борис молчал, и так же молчал Кирилл, очевидно зная, что тут «слышат» и стены, и за дверями, которые время от времени появлялись то в правой, то в левой стене, была своя жизнь, и многочисленная охрана, служивые люди видели и слышали, как к их хозяину приближаются два молодых человека.
Но вот перед ними дверь, очень высокая, двухстворчатая — очевидно, дубовая или из какого другого могучего дерева, способного на века сохранять свою крепость. У двери, точно призрак, появляется человек. Подходят ближе: то негр, такой же огромный, как и тот, которого Борис угостил тремя дозами. Этот на Кирилла не взглянул, — конечно, знал его, а Бориса тронул рукой, задержал. Намётанным взглядом ощупал его с головы до пят. На дурном английском прорычал:
— У вас оружие.
И протянул руку ладонью вверх.
Борис вынул из кармана нож, подаренный Кириллом, положил на ладонь негра. Нож скользнул в карман охранника. И спутники вошли. Тут тоже, как и в коридоре, света было мало, и Простаков не сразу разглядел в углу у стены письменный стол и за ним полного женоподобного человека, — скорее всего, это был мужчина, не старый, и даже не пожилой, но определить его возраст хотя бы примерно Борис не умел.
Кирилл нестрого, но с явным недовольством проговорил:
— Ты, Ефим, сам не спишь и другим не даёшь. Ну, чего тебе?
Ефим разглядывал Простакова так, будто он был и не человек, а нечто неодушевленное, что принесли олигарху на продажу. И не торопился отвечать брату. Потом как–то хрипло и неявственно и не обращаясь к брату проговорил:
— Не вы мне нужны, а я вам. Человек ко мне приехал. И что же, я должен выбирать время, когда его принять?..
Сказал Борису:
— Отойдите от окна и садитесь вот здесь, справа от стола. Тут безопасно, из окна если что влетит, так не достанет. А к тому ж, у меня на левое ухо случилось воспаление. Врач говорит: такую хворобу мы не лечим. Я им даю деньги, а они не лечат. Как это вам нравится?
Олигарх замолчал; посмотрел на окно, за которым угадывался простор океана, увидел там светящуюся точку. Долго смотрел на неё, а затем пальцем поманил Кирилла.
— Видишь?.. Вон — далеко, далеко. Как думаешь: чего бы это было?
— Да мало ли чего? — с раздражением ответил Кирилл. — Ну, корабль, катер… Может, на твоей яхте кто катается.
— Нет, на корабль не похоже. Корабль — это когда много огней. Странно. Огонёк этот и вчера там появлялся. Кто–то следит, наблюдает.
— Да кому ты нужен, чтобы за тобой наблюдать? Ты, Ефим, совсем покачнулся. Всего боишься, на улицу не выходишь. А если всё время вот так… в углу сидеть — зачем же и жизнь такая нужна? Перевёл бы ты деньги в Россию, поместил бы там в надёжном банке и во всех газетах бы написал: хочу, чтоб деньги мои работали на Россию. И другим бы олигархам пример подал. Тогда бы и жил, как хотел, и не сидел бы вот так, как крот в норе.
— Ладно, ладно, — махнул рукой Ефим. — Слышал я эту твою песню. Нет в тебе понятия мировой политики, вот и несёшь всякую ахинею. В России скоро революция будет, там и следа от олигархов не останется. К власти бешеные придут, отлавливать нас по всему свету станут, деньги требовать. Березовский–то нос по ветру держит, заранее в Лондоне осел. И заметь: не в Тель — Авиве, не в Америке, а в Лондоне окопался. Англия–то, она во все времена богатых мигрантов под крылышком греет. Я тоже в Лондоне дворец за сорок миллионов прикупил. Не был ещё в нём, но, говорят, хорошее гнёздышко. Там сейчас турецкие мастера марафет наводят. Скоро мебель из трёх королевских замков завезут. Там я жить буду.
Борис пообвыкся с полумраком и стал мебель разглядывать. Вся она была из чёрного дерева, замысловатыми узорами расписана. Спинки стульев высокие, — пожалуй, выше головы будут. Вспомнил, как Кирилл ему говорил: «Мебель в его комнатах из замка французского короля Филиппа Красивого завезли. Многих денег она стоила».
Ефим, прижавшись к стене, смотрел в даль морскую, старался понять, куда перемещается огонёк. Потом к Борису обратился:
— Мне сказали, на Багамах ваша лечебница? А почему на Багамах? Там что, сумасшедших много? А у нас в Америке мало их?
— Мы сумасшедших не лечим.
— Как не лечите? А кого же лечите?.. Вот у меня снимки есть…
Достал из стола несколько фотографий. Одну подал Борису:
— Вот этот… Об стенку головой бился, кричал, а вы его каким–то лучиком. Он и затих. Вроде бы нормальным человеком стал.
Борис рассматривал фотографию: да, он, тот самый бесноватый. Ему одной дозы хватило. Затих и сейчас живёт, работает. Но олигарх–то, выходит, шпионов у нас имеет. Следит, изучает…
Ефим продолжает:
— Вы встретиться со мной хотели, контракт заключить.
— Какой контракт?..
— Лечебницы в городах открыть. Десять, двадцать, а может, и пятьдесят. Давайте ваши предложения.
Борис молчал; смотрел на олигарха и не мог понять, как это он, совершив над ним такое насилие, приказав выкрасть, доставить сюда как пленника, и может разговаривать так, будто ничего такого и не произошло, будто Простаков и в самом деле напросился к нему на деловую беседу. Пока ничего не понимал, а потому решил молчать и слушать и попытаться без каких–либо прямых и грубых вопросов выяснить, что же с ним произошло и чего от него хотят.
Кирилл сказал брату:
— Где ты больных столько наберешь?
— Как где? — одушевлялся Ефим, который, казалось, всё время дремал или находился во власти какой–то неотвязной и тревожной думы. Он был похож на тех многочисленных больных, приезжавших в сопровождении родственников на Русский остров для лечения. Они ни в какие лучи Простакова не верили, смотрели на мир безучастно и о чём–то всё думали, думали. Ефим ещё не впал в такую глубокую депрессию, всякие денежные дела его ещё занимали, но, как казалось Борису, и он уже был на краю полной апатии.
