Пока купец закупал товар и искал случая пристроить часть вырученных денег, юноша был свободен. Его обязанность заключалась только в том, чтобы присмотреть, в порядке ли лошади, помещенные на постоялом дворе. Заглянув в конюшню, он отправлялся в соседний маленький трактир, где собиралось всегда много народу и где он уже привык бывать, как у себя дома. И здесь, в этом трактире, его заметили и полюбили, как когда-то в городке.
Здесь встретил он в первый раз доброго, болтливого господина, который его особенно заинтересовал. Господин этот, очевидно, знал все, что только человек может знать. Все гости, появлявшиеся в трактире, обращались за всем к нему и получали всегда ответы.
Корнеску до такой степени был заинтересован этим господином, что решился во что бы то ни стало ближе познакомиться с ним и понравиться ему.
Это оказалось легче, чем он думал. В первый же вечер, когда он начал расспрашивать его о чужих краях и жизни там, господин с охотой удовлетворил его любопытство: на все вопросы он мог отвечать, и все, что он говорил, в высшей степени интересовало юношу.
Но если он удивлялся бесконечному знанию всего в этом господине, то тот, в свою очередь, был немало удивлен умными вопросами юноши.
Добряку и всезнайке было уже лет пятьдесят, юноше же лет шестнадцать, но через день они стали уже друзьями.
Добряк оказался директором и учителем большой школы; юноше сразу захотелось, как голодному пищи, узнать все то, чему учат в этой школе, узнать все то, что только можно на свете узнать. Добряк учитель был даже несколько удивлен порывистой и стремительной жаждой знаний в этом простом приказчике странствующего торговца…
Дело устроилось легко… Разумеется, купец, бранясь, злясь, упрекая и угрожая юноше, выехал из Пешта далее один со своими ленивыми батраками. Юноша отказался наотрез следовать за ним… Все помыслы его, вся душа его были прикованы теперь к квартире добряка учителя и к тому, что он надеялся узнать от него.
Когда он остался на квартире учителя, то кинулся, как голодный, на все, что попадалось ему под руку. Не прошло недели, как он уже утомил добряка своими вопросами, а иногда и ставил его в тупик; и добряк учитель должен был отделываться туманными ответами или прямо сознаваться, что вопрос ученика относится к такой области знаний, которых он сам еще не успел одолеть.
Через месяц Корнеску умел отлично читать и порядочно писать; писание его так и осталось навсегда плохое, но зато он в четыре месяца перечел все книги, какие мог достать ему учитель, а к концу года сделался сам учителем и его главным помощником. Но вместе с тем он все более засиживался в городской библиотеке, поглощая все, что ему попадалось.
Разумеется, страшный переворот совершился в молодом человеке. Из веселого и беззаботного он стал скучным, задумчивым; в нем сказывался упадок сил, усталость была даже на лице, а во взгляде какая-то неопределенная тоска. Постепенно, незаметно для самого себя он стал все менее заниматься чтением и проводил время в раздумье… Наконец он бросил все занятия, и у него не только не было охоты к чтению, но всякая книга производила на него какое-то особенное, болезненное впечатление.
Он теперь с ненавистью и насмешкой смотрел на два небольших шкафчика учителя, где были расставлены разные учебники. Эти книги, к которым он еще недавно подходил с каким-то благоговением, теперь казались ему какой-то дрянью и каким-то обманом!.. Даже городская библиотека, где он недавно работал, вызывая у всех удивление своим прилежанием, – и это здание вызывало в нем презрительную улыбку.
Однажды он явился к добряку и объявил свое решение покинуть его и саму столицу.
Несмотря на все просьбы учителя, молодой малый стоял на своем и, грустно потрясая головой, говорил, что он не может оставаться и что его тянет дальше, в чужие края, и прежде всего – во Францию.
Изумленный учитель узнал от молодого человека, что он вполне разочарован, горько обманут в своих ожиданиях, что все мечты его разрушены… Он с жадностью бросился на науку, ища в ней разрешение одного вопроса. Он узнал многое, во сто раз более своего учителя, однако вопроса, главного и единственного, укреплявшего его в работе, он объяснить и решить не мог.
– Какой же это вопрос? Скажи его мне! – изумляясь, спрашивал учитель.
– Я хотел узнать, каким образом сделаться счастливым, богатым и красивым, и ничего этого я не узнал. Как быть богатым, я и прежде знал, когда странствовал с купцом. На это не нужна была наука; я и всегда знал, что надо только суметь из каждой монеты сделать две, из двух – четыре и так далее. Но как скоро в несколько дней, добыть огромные деньги, чтобы иметь земли и замок, власть и славу, а вместе с тем и красоту, – этого ваши книги мне не объяснили. Много вздора я начитался про разные народы, разные россказни путешественников… И про растения, и про зверей, и даже про звезды, луну и солнце… Но все это вздор и ни на что здесь, на земле, не нужно. Я хочу быть богатым, чтобы быть счастливым, но хочу этого скорее, как можно скорее. Теперь я отправлюсь путешествовать по всему миру и вскоре узнаю не из книг, а из опыта, возможно ли исполнить мои желания. Если это неисполнимо, то я, может быть, решусь на самоубийство…
И Корнеску исчез из Пешта, чтобы увидеть собственными глазами весь мир божий.
С тех пор прошло двадцать лет… Самозваный барон Шенк избрал отечеством и приписался в одном городке на границе Бельгии и Германии, не разбогател, но и на самоубийство не решился. Он объехал несколько раз всю Европу и, перевидав многое, открыл только секрет иметь порядочные средства для цыганской жизни – не обладая имуществом и не работая… Он называл себя прежде робко и шутя, а теперь дерзко и серьезно – «сборщиком податей с простодушия людского»
Пока Мария де ла Тремуаль удивлялась дурноте лица Шенка и с ужасом думала о необходимости в скором времени расплачиваться с ним, то есть поневоле отдаться ему, Шенк, со своей стороны, держал себя с ней любезно и предупредительно, но в изящной простоте его обращения с ней было что-то загадочное. Уже несколько раз были поводы и случаи для него объясниться с красавицей, и она каждый раз со страхом сознавала, что решительная минута пришла!.. Однако Шенк не высказывался прямо, намекал только о своем глубоком чувстве к Алине. Только раз заговорил он вскользь о больших деньгах, взятых взаймы, которые он передал ей, и о трудности уплатить их.
Алина промолчала и даже не решилась глядеть ему в лицо. Наступило молчание. Когда молодая женщина взглянула, наконец, на барона, то заметила его странный, загадочный взгляд и хитрую полуулыбку.
Умная Алина еще не знала нового приятеля, если думала, что он влюблен в нее и способен, как Шель или Ван-Тойрс, пожертвовать семьей или состоянием за обладание красивой женщиной. Это была иного сорта личность, более опасная, чем все влюблявшиеся в Алину, и опасная именно потому, что у него был расчет овладеть ею, но не для себя… Он нашел в ней средство добывать деньги и, конечно, больше тех денег, что теперь передал ей.
