Он усмехнулся,
— А жизнь нынче какая? Торопиться надо жить, кто знает, что нас завтра ждет! Но ты не сомневайся, Маша, у нас с тобой по-хорошему будет. Я эту петрушка—он сделал неопределенный жест, — скоро прикончу, вот только должки кое-какие отдам. А после на север с тобой поедем, к Москве поближе. Хочешь в Москву?
— Подумать мне надо, Григорий Владимирович.
— Сколько же ты думать собираешься?
— Ну, недельку…
— Тю, очумела! Четыре дня думай, пока меня здесь не будет, а через четыре дня приеду и сразу свадьбу сыграем. Ух и гульнем!
— Да что вы, Григорий…
— Сказал, и все! Жди меня. Через четыре дня прилечу, как на крыльях! Не бойся, Машутка, любить буду, нравишься ты мне! Но смотри, — у него жестко сузились глаза, — уехать без меня и в мыслях не держи, есть кому присмотреть! — Он снова заулыбался — Да куда ты от меня денешься, суженая ты моя! Жизнь тебе такую устрою, будет о чем вспомнить! И братишку твоего пристроим. Ну-ка, обниму на прощание!.
Маруся съежилась, выставила локти. Он засмеялся:
— Ладно, прощай. Жди.
…Четыре дня! Ровно столько, сколько оставалось до двадцать второго числа!
Все складывалось как по-писаному. В день «свадьбы» Федя исчезнет после обеда. Любопытным Маруся объяснит это тем, что брат сильно переживает, и вот удрал, забился куда-нибудь и плачет: больной все-таки…
Однако вернулся Смагин не на четвертый, а на третий день, двадцать первого ноября.
В шесть часов вечера банда на рысях въехала в деревню. На тачанках везли раненых. Смагин, не останавливаясь, проехал к дому старосты, пробыл там с полчаса и затем со всею свитой явился к Марусе. И с первого же взгляда, едва он вошел, Маруся поняла: случилось что-то непредвиденное, что-то такое, отчего обстановка резко меняется к худшему.
Смагин был мрачен. Скинув у порога мокрую бурку (погода была ненастная, с дождем и ветром), он рукавом отер воду с лица и криво улыбнулся Марусе:
— Здравствуй, душечка! Видишь, как спешил к тебе, на день раньше приехал! Помыться мне дай…
Но было совершенно очевидно, что вовсе не пламенная любовь к Марусе сократила срок его отсутствия. Позже, прислушиваясь к разговорам смагинцев, Федя понял, в чем дело. Смагины, по-видимому, крепко приелись местным жителям. В одном из сел, которое братья считали вполне преданным им, крестьяне своими силами устроили засаду, в результате которой Смагины потеряли шесть человек убитыми и четырех ранеными. Под их началом оставалось теперь всего около тридцати сабель. Смагины захотели восполнить свои потери и в другом селе объявили мобилизацию. Но в ту же ночь все завербованные ими мужики удрали в леса…
Помывшись, Григорий Смагин зашел в Марусину каморку. Сел за столик, спросил:
— Ты готова?
— К чему?
— Сегодня окрутимся. Я уже и попа привез из Большой Александровки. Он у Матуленки отдыхает.
— Говорили же, ч-четыре дня, — прошептала Маруся, помертвев.
— Мало что говорил! День роли не играет. Сегодня все и кончим.
— К-как же это? Ой, не надо! Ради бога, не надо сегодня, Григорий Владимыч! Ну, денек еще? Завтра…
— Ерунда! — он нахмурился, на щеках забегали желваки, глаза ушли под брови. — Нюни не распускай, на меня не действует! Бога должна благодарить: я всерьез женюсь, поп настоящий. Все будет честь по чести. — И вдруг, зверея, саданул кулаком по столику. — Да завтра я расплююсь с этой поганой дырой навсегда! К матерям! Уйду! Сволочи! Уйду!.. На Украине еще места много. Пусть их большевики хоть в жернова суют — начхать мне! Предатели, гады!.. — сатанея от ненависти, он заикался, и капельки слюны повисали на его курчавой бородке.
В каморку заглянул Смагин-старший:
— Гришка, захлопни пасть, забываешься!
Григорий рванул ворот, отлетели пуговицы. Пустыми остывающими глазами он уставился в угол, помолчал и поднялся на ноги.
— Ладно, ерунда все… — он ощерился, изображая улыбку, подмигнул Марусе. — Ничего, Маша, тебя это не касается. Готовься! Мои счеты с мужиками — одно, а любовь — особая статья. Я Матуленке скажу, чтобы своих баб прислал помочь. Готовься, — повторил он и вышел, стуча сапогами.
Ни кровинки не было в лице Маруси, когда она обернулась к Феде.
Он глазами спросил ее: «Что делать?» Она зашептала, почти прижимаясь губами к его уху:
— Беги, Федя! Беги скорей!
— Куда?
— Куда хочешь! На хутор… Или еще куда, хоть в Херсон! Может быть, успеешь! Я их попробую задержать. Приведи кого-нибудь, Федюшенька!..
Он хотел возразить, сказать, что не оставит ее одну с бандитами, что убьет Григория… Но она зажала ему рот:
— Иди! Меня они все равно не возьмут! — И почти силой вытолкнула его из каморки.
Смагинцы уже составляли столы для свадебного пира, у крыльца сгружали с тачанки бочку с брагой и битую птицу — гусей и уток, Бандит с разрубленной щекой, тот самый, что в день знакомства огрел Федю плеткой, подозвал его к себе и, кривляясь, знаками стал объяснять, что сегодня произойдет. Если б он знал, о чем думает, слушая его с идиотской улыбкой, «глухонемой брат» атамановой невесты, у него поубавилось бы веселья!
В это время показались идущие к школе под дождем Григорий, староста Матуленко, две бабы и сухонький старик священник. Федя спрыгнул с крыльца, завернул за угол школы, будто за нуждой, огородами выскользнул за околицу и побежал что было силы…
Мельничный хутор стоял на пути в Херсон — Федя проезжал его вместе с Марусей. Окажись хутор чуть в стороне, Феде и в голову не пришло бы заглянуть туда: никакой надежды, что чекистский отряд уже прибыл, у него не было. Он бежал, захлестываемый ветром и косыми режущими струями дождя, не разбирая залитых водой дорожных выбоин, задыхаясь, с одной мыслью в голове: где угодно, как угодно найти помощь, спасти Марусю…
И когда, уже в полной темноте, какие-то люди схватили его и один из них, присмотревшись, воскликнул: «Федюшка!» — он заплакал в голос, навзрыд, как ребенок…
МАРУСИНА СВАДЬБАСпешившись у деревни, чекисты окружили школу, не потревожив даже деревенских собак, но это оказалось ненужной предосторожностью. Смагины на этот раз проявили несвойственную им беспечность. Возможно, они и выставили дозоры, но караулить под проливным дождем, пока другие пьют, было несладко, и часовые присоединились к пирующим. Когда бойцы Филимонова вплотную подошли к школе, лишь один смагинец встретился им: он блевал, стоя под дождем у крыльца. Так он и умер от руки Филимонова, не разобравшись, откуда пришла к нему смерть.
Большинство смагинцев было пьяно в лежку. Те из них, кто еще мог соображать, очень быстро поняли безвыходность своего положения. Двое или трое бандитов, попытавшихся выскочить из окна, тут же свели свои счеты с жизнью…
