— Однако же я позволю посоветовать вам меня выслушать: возможно, после моего рассказа вы измените мнение о предмете вашей страсти. Или иначе: возможно, мой рассказ станет ушатом холодной воды, что погасит ее пламя.
И гаденько усмехаясь, Стокко заговорил:
— Так вот, монсеньор, сейчас я сообщу вам кое-что совершенно неожиданное: у вашей неприступной красотки, у этой ходячей добродетели, оказывается, есть ребенок.
Стокко предвидел, что это известие доставит немало неприятных минут его господину. Мы с вами помним, что фаворит Марии Медичи был вспыльчив и горяч. Поэтому Стокко со злорадным ехидством ожидал, как Кончини в бешенстве начнет крушить все вокруг. Однако его слова привели к таким последствиям, которые отнюдь не пришлись Стокко по вкусу. Ему сразу стало не до смеха.
Ибо сидевший в кресле Кончини внезапно побледнел, как сама смерть, вскочил, схватил лежавший на столе кинжал и бросился на Стокко. Ухватив мошенника за воротник, он приставил лезвие к его груди и с пеной у рта вскричал:
— Негодяй!.. Что ты говоришь!.. Повтори!..
Стокко понял, что жизнь его повисла на волоске. Но отдадим ему должное — он был не трус, поэтому, отступая, продолжал по-прежнему нахально улыбаться. В голове же его крутилась единственная мысль:
«Diavolo, однако, я так не играю!»
Вслух же он воскликнул:
— Клянусь спасением души, монсеньор, я говорю чистую правду!.. Я сам все видел, все слышал. Если монсеньор позволит, я все ему расскажу, и он убедится, что я не лгу.
Кончини понял, что Стокко не собирается его обманывать. Нечеловеческим усилием подавив вспышку ярости, он все еще дрожащим от возмущения голосом произнес:
— Говори, только помни, что малейшая ложь — и ты будешь мертв.
— Да будь я проклят во веки веков, если хоть капельку солгу, — с неподдельным волнением воскликнул Стокко.
И он кратко поведал обо всем, что ему довелось услышать и увидеть. Удар оказался слишком силен. Кончини скрежетал зубами, выл от ярости, хватал кинжал и метал его в стену. Наконец, отбросив оружие, он большими шагами заходил по комнате.
Стокко исподволь наблюдал за ним; ему отнюдь не хотелось смеяться.
«Черт побери! — бормотал он про себя. — Я уже решил, что настал мой последний час. Раны Христовы! Если уж синьор Кончини полюбит, так полюбит! Но что самое замечательное, любовь его вспыхивает столь же внезапно, как и проходит. И если сегодня из-за этой девчонки он чуть было не зарезал меня, как цыпленка, то завтра он уже и слышать о ней не захочет. Однако не станем загадывать, а подождем, чем все это кончится».
Как и предполагал Стокко, Кончини в конце концов успокоился. Стокко был прав: фаворит не любил Мюгетту, он лишь жаждал обладать ею. Поэтому новость, сообщенная ему доверенным слугой, не могла в корне изменить его планы. Утихомирившись, он сказал себе:
«А что, собственно говоря, произошло? У девчонки был любовник… может быть, много любовников. Но это вовсе не причина, чтобы отказаться от нее! Нет, отнюдь, черт подери! Она упадет ко мне в объятия, как уже не раз падала в объятия других, вот и все. Я не впервые встречаюсь с такими женщинами. Не все мои прошлые любовницы оказывались ангелами чистоты, когда попадали ко мне в постель. Однако я всегда получал свое… а большего мне и не требовалось».
Повернувшись к Стокко, он спросил:
— Ты уверен, что девчонка завтра отправится в Фонтене-о-Роз?
— Я слышал, как она об этом говорила, — уклончиво ответил Стокко и прибавил: — Она едет туда за цветами для продажи. А насколько мне известно, она весьма серьезно относится к своей работе. Поэтому полагаю, что она сдержит слово.
— Да, пожалуй, ты прав. Завтра утром я тоже отправлюсь в Фонтене-о-Роз; но мы опередим ее. Ты поедешь со мной, — заключил Кончини.
— Значит, монсеньор не отказывается от этой девицы? — осторожно спросил Стокко.
— А почему я должен от нее отказаться? — искренне удивился Кончини. — Неужели только из-за того, что у нее был любовник?
И он хладнокровно проговорил:
— Я ревную своих любовниц только тогда, когда они принадлежат мне. Мне нет дела до того, с кем они были до меня, равно как и с кем будут после того, как я с ними расстанусь.
— И вы совершенно правы, монсеньор, — одобрил Стокко, вновь обретая свою нагловатую ухмылку. — Дозволено ли мне будет узнать, что вы намереваетесь предпринять?
— Со мной поедут Роспиньяк и его люди, — многозначительно улыбнулся Кончини. — Завтра утром я похищу красотку. Завтра вечером она станет моей.
— Вы возьмете ее силой?
— Да, если понадобится.
— Но, может быть, она добровольно согласится ответить на вашу любовь?
— Хорошо бы, per Bacco!.. Но чудес не бывает.
— Монсеньор, — торжественно произнес Стокко, — я готов исполнить роль чудотворца! Девица станет податливой, словно губка. Не надо никаких похищений, никакого насилия. Она сама придет к вам, куда вы пожелаете, и будет покорна вашей воле. Обещаю вам, монсеньор, что если вы позволите мне действовать, то так оно и будет.
Убежденность Стокко передалась Кончини; 6н с надеждой воскликнул:
— Per Dio! Если ты сумеешь добиться этого, то, значит, ты еще больший чародей, чем Лоренцо со Старого моста, что во Флоренции! Но как ты собираешься получить ее согласие? — сгорая от любопытства, спросил фаворит Марии Медичи.
— Самым простым способом, монсеньор. Послушайте меня, и вы убедитесь, что здесь нет никакого колдовства.
И Стокко объяснил, как он собирается сделать Мюгетту «податливой, словно губка». Его план так восхитил Кончини своей простотой, что, не удержавшись, он похвалил слугу:
— Ты настоящий гений, Стокко. Если твой замысел удастся…
— А он удастся, монсеньор, — заверил Стокко.
— Я тебе верю, — просиял Кончини. — Если все будет так, как ты говоришь, ты получишь десять тысяч ливров.
— Тогда готовьте денежки, — хихикнул Стокко, сверкая своими черными глазами. — Завтра вечером они перейдут в мой кошелек!
— А ты, — поторопил его Кончини, — отправляйся немедленно, чтобы сделать все, как надо.
— Бегу, монсеньор! — ответил Стокко и, поклонившись, скрылся за дверью.
Однако он бросился бежать совсем в другую сторону, а именно — в малый дворец Кончини. Когда он, запыхавшись, добрался туда, Леонора как раз собиралась пойти навестить Марию Медичи, которую в беседе с Кончини она именовала просто Марией. Чтобы выслушать Стокко, ей пришлось отложить на несколько минут свой визит. Узнав, какой приказ получил Стокко от ее любимого Кончинетто, она со зловещим спокойствием произнесла:
— Вот и прекрасно. Иди и делай, что сказал тебе Кончини.
Стокко вышел; на губах его играла злобная усмешка; про себя он рассуждал:
