Монтгомери содрогнулся, побледнел и прошептал себе под нос:
— Голову даю на отсечение, что убийцу зовут Трибуле!
— Хорошо, Бассиньяк, оставь нас! — сказал король.
Камердинер вышел.
Монтгомери ждал, чувствуя, что эта весть может переменить мысли короля. Тот и вправду был как громом поражен.
— Монтгомери, — выговорил он с усилием, — то, что я вам приказывал…
— Исполнять, государь?
— Нет! Будем считать, что я ничего не говорил. И чтобы никто не знал!
— О, Вашему Величеству прекрасно известно…
— Да, вы человек верный… Ступайте, Монтгомери.
Монтгомери вышел. Идя передней, он думал: «Надо ли мне сообщить дофину… который скоро станет королем?»
Франциск I, оставшись наедине с Сансаком, встал и опять начал разгуливать по кабинету, но теперь медленно и печально. Придворный увидел, как обессилел король, какая страшная перемена произошла в нем с тех пор, как он оставил Париж…
— Мне идти, государь? — спросил он.
— Нет, оставайся, — сказал король чуть ли не с мольбой. — Кроме тебя, мне здесь не на кого положиться!
И страшнее всего показалась Франциску реакция Сансака. Прежде в таких обстоятельствах он бы посоветовал королю рубить и вязать. Теперь он молчал…
«Да, — подумал Франциск I с глубокой скорбью, — верно, я и впрямь осужден!»
* * *
Столько дурных вестей разом: безумие графа де Монклара, убийство д’Эссе и Ла Шатеньере — нанесли Франциску I страшный удар.
И в этой душе, изъеденной эгоизмом, как изъедено неизлечимым недугом было тело его, не было искреннего сожаления о верном слуге, каким был великий прево, о славных товарищах в весельях и в опасностях, какими были Ла Шатеньере и д’Эссе. Король плакал только о себе самом.
Потом, как часто бывает с неустойчивыми натурами, горе его приняло другое обличье. Образы его друзей расплылись в уме, потом исчезли и сменились образом Жилет. Через несколько часов после вести о катастрофе король уже думал только о том, чтобы ею овладеть.
Но думал он об этом уже не с сомнениями, как прежде, а с яростью. Он мечтал о чудовищной смерти. С нервическим содроганием, он воображал, как его труп сжимает в ледяных объятьях завоеванную девушку…
В любовном бреду Франциска I Жизнь и Смерть тесно переплелись в одном образе, огненными чертами рисуя в его воспаленном воображении диковинную картину пляски смерти.
Потом перед его взором проплыла Прекрасная фероньерка: зовущая, смертоносная, ее нагое тело было восхитительно прекрасным, но на лице скалил зубы трухлявый череп…
И он снова и снова возвращался к фантастическому порождению своего бреда:
Вот он умирает… умирает от любви… от сладострастия…
И мертвое тело в нерасторжимых объятьях сжимает тело Жилет, трепещущее жизнью и ужасом.
* * *
В час ужина король объявил, что есть не будет. Отходя ко сну, он отослал Бассиньяка. Тот обеспокоенно уселся в передней и стал ждать…
Много часов подряд король отыскивал, придумывал, переживал ряд гнусных картин, чаровавших и убивавших его. Это была агония сладострастия.
Потом голову пронзила стреляющая боль, и тут же судорожной болью скорчились внутренности.
Уже давно пробило полночь, а король все молча мучился.
Вдруг боль в животе утихла, но тотчас же Франциску показалось, что огненные иголки впиваются ему в глаза. Он сомкнул веки, но ему не полегчало…
Тут ужас смерти предстал перед ним явственно, как будто она стояла рядом. Он хотел встать, чтобы избавиться от призраков воображения, сделал два шага и с душераздирающим криком тяжко рухнул…
Было три часа ночи.
— Король в опасности… Король при смерти!
В замке туда и сюда носились огни, осветились все окна, и люди передавали друг другу эти слова. Жители замка разом проснулись и ждали, чем кончится кризис.
Лишь покои Франциска I были пусты.
Только Бассиньяк и Сансак, за которым бросился камердинер, вошли в королевский кабинет. Они отнесли государя на постель, раздели, и Бассиньяк стремглав бросился за придворным хирургом. Хирурга тщетно искали повсюду и наконец нашли в покоях дофина Генриха. Там собралась большая толпа.
Монтгомери стоял в первых рядах придворных, бросившихся приветствовать восходящее солнце, и тихонько рассказывал дофину что-то, видимо, чрезвычайно интересное: Генрих слушал с великим вниманием.
Бассиньяк увидел хирурга возле окна, растолкал толпу… Подойдя к окну, он увидел, что хирург беседует с госпожой Дианой де Пуатье. Что она могла ему говорить?
Не обращая внимания на этикет, Бассиньяк потащил хирурга за рукав.
— Что такое, Бассиньяк? — спросила Диана.
— Король серьезно занемог, мадам — разве вы не знаете? — ответил камердинер.
— О, Господи! Надо же сообщить его высочеству! — воскликнула Диана и тут же отошла, со значением посмотрев на хирурга.
Тот пошел за Бассиньяком.
Камердинер снова бросился бегом и при выходе столкнулся с Жарнаком. Тот взвыл от боли и выругался. Бассиньяку было не до того — он не остановился.
Но остановился хирург.
— Этот болван вас толкнул? — спросил он.
— Да, чертова сила, так и горит…
— Понятно. Скоро я осмотрю ваше плечо. Лишь бы компресс не свалился…
И хирург бросился догонять Бассиньяка.
Жарнак, войдя в гостиную дофина, направился прямо к Диане де Пуатье.
— Как ваше плечо? — спросила она.
— Ничего… Правда, тот бешеный, что, пользуясь темнотой, всадил этот удар, железа не пожалел. Ничего, черт возьми, я возьму свое, как только догадаюсь, с кем имел дело. Но теперь о другом… Сейчас, после перевязки, я пошел на место, где повстречался с тем сумасшедшим, надеясь напасть на его след, и взял фонарь. Знаете, что я там нашел в траве?
— Что же?
Жарнак подал ей сложенный листок бумаги.
— Я имел любопытство распечатать его. Прочтите — увидите, что это и впрямь любопытно.
Диана де Пуатье развернула письмо и перечитала несколько раз.
— Что скажете? — спросил Жарнак.
— Там видно будет, — ответила Диана. — Скоро хирург принесет ответ. Смотря по ответу, письмо или пригодится, или нет. Но в любом случае находка недурная.
* * *
Франциск I стонал на своей большой парадной постели. Мысль о смерти доросла в нем до чего-то чудовищного. Но ему все не удавалось угасить страсть, бродившую в теле. Слова, которые у него вырывались, говорили, что происходит с его душой и телом:
— Умереть бы в руках Жилет… вместе с ней… Как страшно умирать молодым! Но я умру, задушив ее поцелуями…
— Государь, государь! Прочь эти мысли!
