– Что ж, клянусь Юпитером, я был готов к разговору, вы оказали мне честь, поверив на слово, что мои злоупотребления были настолько невелики, что о них и говорить не стоит. Прощайте!
Сулла, не говоря более ни слова, сошел с трибуны и двинулся вон с форума, но не по тому живому ущелью, что старательно удерживали для него стражники и ликторы, он шагнул прямо в толпу. И она стала расступаться.
Толпа была настолько плотной, насколько это может представить себе горожанин, но она расступалась перед этим неторопливо, без всякой охраны идущим человеком.
Среди тех, кто, тяжко дыша, храпя, обливаясь потом, холодея от ужаса, скрежеща зубами, теснился сейчас вокруг него, было не менее нескольких десятков тех, что всю свою жизнь мечтали всадить ему нож в спину, вырвать сердце из груди и сожрать его. Они были совсем рядом.
Они были вооружены.
Никто бы не успел им помешать, но ни один из ненавистников даже не попробовал пустить в дело спрятанный под одеждой нож.
Еще несколько шагов.
Сулла оборачивается.
На лице его улыбка.
Не снисходительная, не презрительная, не издевательская.
Обычная дружелюбная человеческая улыбка.
Еще шаг, ступенька, вторая.
Сулла покинул форум.
Он оставил после себя такое замешательство, что некоторое время толпа пребывала в полном оцепенении.
Публий Сервилий, Аппий Клавдий, несколько видных сенаторов, Помпей, Квин Офелла и еще какие-то люди сгрудились возле ораторской трибуны.
Речи их были обрывочны и по большей части нелепы. Основной мыслью было – разыграл! Посмеялся! Надо готовиться к каким-то неприятностям.
– А если он действительно? – осторожно спросил кто-то из стариков-сенаторов. Помпей, красавец и любимец не только богов, но и богинь, снисходительно поглядел на него, девяностолетнего старца, и спросил:
– А ты, ты, старая развалина, отказался бы от власти?
Ответ на этот риторический вопрос был столь очевиден, что снова заговорили о том, чем может им всем грозить подобная выходка.
В том, что ничем хорошим, все были уверены.
– Ты должен поговорить с ним, – сказал Публий Сервилий Помпею.
– Почему я? – переспросил тот лишь для того, чтобы все остальные в сто голосов подтвердили ему, что он единственный человек, которого Сулла станет слушать, единственный человек, стоящий с ним почти на одной ноге, родственник, в конце концов.
Помпей дал себя уговорить.
– Подождем вечера. Может быть, станут известны еще какие-нибудь факты, которые от нас пока скрыты. Вечером я поговорю с тестем, несмотря на то что он, как вы слышали, не слишком-то меня жалует.
– Жалует, жалует, – замахал руками нервный Аппий Клавдий, – другого он бы за такую шуточку бросил в пруд с муренами, а тебе только попенял.
Надо заметить, что все эти хлопоты, планы были напрасны, бесполезны.
Спустя час, а то и менее после выступления на форуме Луций Корнелий Сулла, куманский землевладелец и молодожен, покинул Рим.
Он ехал верхом, обмотав голову сирийским шелковым башлыком, чтобы его не узнавали встречные. Престарелый Карма, едва не получивший удар во время выступления своего господина на форуме, тащился в телеге – такие используют для перевозки рожениц, когда они не в силах сами добраться до повитухи.
Разговора между господином и слугой не получилось.
Глава четвертая
Карма (продолжение)
79 г. до Р. X.,
675 г. от основания Рима
Любимое кресло Суллы вынесли на его любимую веранду с видом на залив. Тень давала широколистная сицилийская акация.
Луций Корнелий широким свободным шагом проследовал к своему креслу и уверенно уселся в него. Он вообще все делал уверенно: уверенно ходил, уверенно говорил, уверенно улыбался.
Рядом с ним шел секретарь, довольно крупный кудлатый малый с целой стопкой свитков, письменных принадлежностей и прочих приспособлений. Сулла нанял его недавно, ибо задумал написать воспоминания о своей бурной и довольно запутанной жизни.
– Слишком много накопилось слухов, только мне под силу развенчать их.
– Если эти слухи в твою пользу, развеивать их нет никакого смысла, – проскрипел в ответ на это Карма, – а если они тебе в ущерб, зачем лишний раз о них упоминать, пытаясь их развеять.
– Ты сделался философом, мой друг, – усмехнулся Сулла.
– Я твой раб! – злобно сказал Карма и куда-то удалился и не показывался несколько дней; он отказывался и от вина, и от женщин.
Старый раб был крайне, зверски, чудовищно недоволен своим теперешним положением, которое было прямым следствием положения его хозяина.
Сулла с удовольствием ловит рыбу.
Сулла с удовольствием возится в своем саду.
Сулла выращивает лучшие в округе смоквы.
Сулла часто и с удовольствием спит со своей женой.
Сулла – а это уже ни на что не похоже – с удовольствием беседует с ней по вечерам на веранде.
Они смеются чему-то.
Чему, скажите, можно смеяться, отказавшись от верховной власти и удалившись в добровольное изгнание на берег пустынного дурацкого моря?!
Сегодня хозяин виллы не собирается диктовать Снопсу, кудлатому рабу-письмоводителю, свои воспоминания, у него сегодня было другое дело.
Карма рвал на себе волосы, когда узнал, что за дело имеется в виду, – позор! кошмар! дичь и бред!
Оказалось, что жители соседнего городка Путеолы совершенно запутались в собственных делах. Кто, кому и сколько должен? Когда именно следует вернуть долг? Кому принадлежит дом, который арендуется испокон веку? Как считать деньги, отданные в рост? Кто регулярно обчищает городскую казну, не вскрывая казенного ящика? Вот в общих чертах то дело, которым предложили заняться Луцию Корнелию Сулле, порой мирившему царей, делившему царства и нарезавшему провинции, как творожный пирог.
Что побудило путеольцев обратиться к Сулле со своими насущными делами, трудно сказать. Глупость, смелость или простое человеческое желание послушать совета умного человека. Записи тяжб, лежавшие на столике перед Суллой, имели возраст и сто, и более лет; три четверти тех людей, что принимали участие в первом процессе, уже умерли. Претензии так переплелись семейными связями, многочисленными преступлениями и были так щедро снабжены различными предсказаниями, отзывами виднейших и подлейших столичных и прочих юристов, что общая картина представляла собою не что иное, как хаос.
– Что ты мне посоветуешь? – спросил Сулла у вечно мрачного Кармы.
– Сожги всю эту кучу доносов перед ними прямо на этом столе и вели начать новую жизнь.
– Мысль не самая глупая. С точки зрения судьи.
