Дать знать тебе стараюсь, что узнала я.
Увижу я, насколько любишь ты меня,
Насколько притворяешься. Теперь прощай.
[перевод А. Артюшкова]
Во втором столетии нашей эры ритор Лесбонакт издал собрание эротических писем; точно так же эротические письма писал Зоней, а Мелесерм — письма к гетерам. Об этих авторах мы не знаем практически ничего, кроме имен", зато сохранилось 118 писем Алкифрона, младшего современника Лукиана. Особенно прелестны два письма, которыми обменялись Менандр и его возлюбленная Гликера; здесь также приведено известное число писем к гетерам, которые первоначально занимали всю четвертую книгу. Эти письма Алкифрона дышат любовью к Афинам и утонченной афинской культуре, обрисовываемой очень живо; многие из них излучают неистовую, яркую чувственность; в качестве образца приведем следующее письмо:
Мегара к Бакхиде
«Из всех девушек у тебя одной есть любовник, и ты не можешь расстаться с ним ни на минуту. Благая Афродита, что за дурной тон! Хотя много недель назад Гликера просила тебя явиться к ней на
99 Источники упоминают пятьдесят безнравственных писем Эпикура, подложность которых доказал некий Диотим или Теотим (см. Диоген Лаэрций, х, 3), который также приписал несколько неприятных писем, вышедших из-под его же пера, стоику Хрисиппу.
жертвенный пир — она приглашала нас в праздник Диониса, — ты не пришла! И именно из-за него, я полагаю, тебе невыносимо навещать старых подруг. Ты стала добродетельной женщиной, верной своему любовнику, а мы все те же разнузданные шлюхи. Собрались все — Фессала, Мосхарион, Фаида, Антракион, Летала, Триаллида, Миррина, Хрисион, Евксиппа; даже Филумена, хотя она только что вышла замуж и у нее ревнивый муж, едва увидев, что милый заснул, сразу же пришла к нам. Не было только тебя; но ты, конечно, ласкалась со своим Адонисом. Думаю, ты опасаешься, как бы какая-нибудь Персефона не отняла твоего любовника у тебя, его Афродиты, которая придержала его для себя?
Какая была у нас пирушка! — я очень хочу задеть тебя за живое — исполненная прелести и сладострастия! Песни, шутки, кутеж до поросячьего визга, благовония, венки, лакомства! Ложе осеняли ветви лавра, и только одного не хватало — тебя! Мы нередко устраивали попойки и раньше, но редко когда было так хорошо, как тогда. Больше всего позабавил нас спор между Триаллидой и Мирриной, у кого из них самые красивые и нежные ягодицы. Первой распустила свой пояс Миррина: она стала перед нами в шелковой сорочке, сквозь которую была видна ее налитая попка, которая подрагивала, словно студень или простокваша; затем она посмотрела через плечо на колебания своих ягодиц. В то же время она нежно вздыхала, словно совершала в этот момент дела сладострастия, так что я просто онемела от восхищения.
Триаллида от нее не отстала, но превзошла ее в распутстве, молвив: «Я буду сражаться, не спрятавшись за завесой и не жеманясь, но — как борец — обнаженной».
3. ФИЛОСОФИЯ
Мы вступаем в совершенно иной мир, вчитываясь в «Эннеады», или разделенные на девять книг сочинения Плотина из Ликополя (третий век нашей эры). Неутомимый, полуслепой, физически надломленный создатель неоплатонизма часто затрагивает проблему любви; однако он видит в чувственности порок, в лучшем случае — препятствие на пути к духовному знанию и саморазрушение, о чем свидетельствует его знаменитое аллегорическое истолкование образа прекрасного юноши Нарцисса, который, влюбившись в свое отражение на водной глади, затягивается его чарами в роковую бездну. Плотин полностью захвачен мыслью, что мудрец должен так проникнуться идеей Чистоты и Прекрасного, чтобы, познав отражения Прекрасного в чувственном мире и освободившись от телесности, он мог достичь высшего блаженства, заключающегося в единении с чисто духовной идеей. Таким образом, воодушевленно прославляемое им Прекрасное тождественно для него нравственному благу, и на этой основе он строит три блестящих сочинения: «О Прекрасном», «Об Эросе» и «Об умной красоте». Издатель его произведений, Порфирий из Тира, идет в своих требованиях еще дальше Плотина; например, в сочинении «О воздер-
жании» он отвергает мясную пищу, ибо она способствует чувственности. Следует также упомянуть, что он проводил свое учение в жизнь, женившись на Марцелле, вдове с семью детьми, столь же мало одаренной благами этого мира, как и он сам, зато наделенной богатым философским духом. Видимо, уже тогда в христианском лагере был пущен слух, будто Порфирий из алчности женился на старой увядшей еврейке с множеством детей и вследствие этого отпал от христианства.
Едва ли есть необходимость напоминать, что в многочисленных дошедших до нас лексикографических трудах, особенно в собраниях пословиц, в антологиях и хрестоматиях эротические подробности поистине неисчислимы; но эти работы не могут стать предметом нашего рассмотрения ввиду того, что представляют собой не самостоятельный вид литературы, но лишь выписки из имевшихся литературных произведений. Конечно, задайся компетентный исследователь целью выискать в этих источниках эротический материал, дело того бы стоило. Его добыча была бы поразительно богата.
V. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ПЕРИОД
Нам осталось дать краткий обзор заключительного периода греческой литературы, который принято датировать промежутком между 300—530 г. н. э., тем временем, когда греко-римская культура, самый драгоценный цветок на древе человечества, постепенно умирала. Ее уничтожение — эту самую прискорбную катастрофу из всех, когда-либо постигавших род человеческий, — следует объяснять внешними причинами, такими, как вторжения варварских народов, среди которых следует упомянуть парфян и блеммиев, а также не в последнюю очередь германские орды готов; но важнейшей из них было все возрастающее влияние христианства. Язычники, особенно со времени правления императора Аврелиана, который в 275 году, после пятилетнего правления, как и многие другие люди культуры, пал под кинжалами заговорщиков, несомненно, предпринимали попытки соединить христианское и языческое мировоззрения в так называемом культе солнца — но тщетно; «терпимое» христианство не приняло в нем участия, оно было слишком исполнено злосчастных иллюзий относительно своего превращения в универсальную религию; -и жизнь шла своим чередом, и рылась могила красоте и чувственной радости, говорящей «да» миру.
Но дело не только в этом. Высокие слова, которые с гордостью произносились древними греками — свобода, независимость, свобода слова и другие, — поблекли в эпоху автократии цезарей, правивших из новой столицы мира — Византия, или, как он теперь назывался, «Константинова града», и именно этой эпохой византийской чиновной иерархии рожден раболепный тон, который и поныне принят в общении между «подчиненным» и «начальником», и который справедливо зовется низкопоклонством (Byzantinizmus).
