Арена была уже близка. Антонио и Марьотто скакали первыми, голова в голову, и на их лицах отражалась решимость не отдать победу в чужие руки. Кто-то из двоих должен был выиграть, вот только кто?
У Каррары имелись на эту тему свои соображения. Он оттер всадника, ехавшего за парой друзей. До пьяцца Бра оставалось не более двух кварталов. Впереди развевался флажок, обозначавший поворот на Арену.
Марьотто и Антонио едва дышали, лица их раскраснелись, глаза сияли. Еще минута — и первенство раз и навсегда будет установлено. Ни один из них не замечал Марцилио до тех пор, пока тот не вклинился между двумя лошадьми, как раз когда они выезжали на пьяцца Бра.
— Посторонитесь, сопляки! — крикнул Каррара.
Марьотто и Антонио одновременно натянули поводья, развернув лошадей так, что они преградили путь великолепному «арабу». Каррара сам подлез под удар Антонио и от этого удара покачнулся и толкнул Марьотто слева. Несколько секунд Каррара балансировал в седле, низко наклонившись вправо и выполняя какие-то странные действия. Лишь когда в руке падуанца сверкнул серебряный кинжал, Марьотто понял смысл этих действий; еще секундой раньше он начал сползать с крупа своего коня. Каррара подрезал подпругу.
— Антонио! — вскричал Марьотто, беспомощно взмахнув руками.
Антонио оглянулся, падуанец же тем временем вырвался вперед. Лошадь Марьотто, почувствовав, что вес сместился, завертелась на месте. Мари изо всех сил старался удержаться верхом, но неумолимо сползал.
Антонио протянул ему руку. Марьотто ухватился и прыгнул в седло к другу, успев крикнуть:
— Догоним мерзавца!
Но было поздно. Возня с седлом заняла не более четырех секунд, однако Каррара за это время успел безнадежно оторваться. Марьотто и Антонио въехали на Арену следом за ним, под приветственные крики трибун, предназначавшиеся, увы, не им. В честь падуанца в воздухе уже кружились бледные лепестки зимних цветов.
Кангранде выпустил из рук красную шелковую ленту. Каррара спешился и перекинул ленту через плечо, чтобы все видели. Затем он встал на колени и коротко поклонился. Снова подняв голову, Каррара встретил взгляд Кангранде. С уст его сорвалось одно только слово, вместившее и гордость за свой народ, и злобное удовлетворение отомщенной обиды:
— Patavinitas.
В туннеле под Ареной слонялся внушительных размеров мужчина. Имя его было Массимилиано да Виллафранка, должность — барджелло. Внушительный барджелло не просто так блуждал среди бочонков, путаясь под ногами у слуг, — он выполнял поручение Кангранде. Едва начались скачки, Кангранде отозвал Виллафранка в сторону и велел разыскать прорицательницу и доставить ее в Трибунале для допроса. Массимилиано догадывался, какие именно вопросы зададут девушке, — уж очень необычно звучало пророчество, будто кто-то таким образом передал Кангранде секретные сведения. Массимилиано был простой служака, не искушенный в дворцовых интригах, и понятия не имел, который из врагов Кангранде это затеял и для чего. А узнать очень хотелось.
Уворачиваясь от спешащих посмотреть на скачки, задевая головой за факелы, укрепленные на стенах, доблестный барджелло набрел на занавеску, закрывавшую дверной проем. Барджелло заметил, что факелы потушили только что, посредством опущения в воду — они еще дымились. В воздухе висел приятный запах железа.
Запах и вкус тесно связаны. Барджелло быстро сообразил, что на самом деле пахнет железом.
— Эй! — позвал он на своем окситанском, сильно сдобренном немецким акцентом.
Ответа не последовало. Взяв погашенный факел, Виллафранка прошел вниз по коридору и добыл огня. Это заняло порядочно времени, но Виллафранка не торопился. Он вернулся с факелом к занавеске и увидел на полу лужу. Разлита была явно не вода — вода не столь густа, да и светлее.
Барджелло отдернул занавеску и уставился на прорицательницу. Девушка сидела в неглубокой нише, прислонившись к стене. Ее темные волосы, еще недавно такие блестящие, прилипли к телу, словно окровавленный плащ. Слава богу, лицо было скрыто под густыми прядями — по крайней мере, так в первый момент показалось барджелло. Приглядевшись, он увидел, что голову, сломав шейные позвонки, повернули задом наперед, и отныне прорицательница могла смотреть только в прошлое.
Кангранде же остался при своих вопросах.
На Арене было не принято устраивать кулачные бои. Тем не менее, несмотря на присутствие как старшего да Каррары, так и старших Монтекки и Капеселатро, не говоря уже о правителе Вероны, именно кулачный бой Марьотто и Антонио и решили начать. Они соскочили со взмыленного коня и ринулись к коленопреклоненному Марцилио, сжав кулаки.
Отличительной чертой Кангранде было знание меры. Конечно, потасовка могла обернуться забавой, однако в политическом отношении она, несомненно, свела бы на нет все его старания. Мир с Падуей и так казался почти эфемерным; Кангранде, правда, стремился его нарушить, но не таким же способом. Поэтому он, оттолкнувшись одной рукой, ловко спрыгнул с балкона. Кангранде опустился на ноги, даже не согнув их в коленях. Через секунду он выпрямился.
— Я и не припомню таких захватывающих скачек!
Вообще-то Кангранде должен был приветствовать этими словами Марцилио, однако интуиция направила его к двоим разъяренным юнцам.
— Антонио, тебе ведь раньше не случалось бывать в Вероне зимой? Как твоя капуанская кровь реагирует на веронский холодный воздух?
— С воздухом все в порядке, мой господин! — процедил Антонио. — И с кровью тоже. Мне нужна голова этого ублюдка! Я так его называю…
— Нет, — перебил Марьотто. — Это я его так называю…
Каждый стремился первым бросить вызов падуанцу.
— Я называю его победителем, — дипломатично провозгласил Кангранде.
— Но ведь он…
— Этот сукин…
Скалигер нечасто умышленно использовал свой огромный рост, чтобы указать подданному его место. Теперь он словно вырос над Марьотто и Антонио, преградив им путь в прямом и переносном смысле.
— Я также прошу синьора да Каррара отужинать со мной сегодня. — Кангранде заметил, что на Арену въехали еще двое всадников. — Похоже, в этом году победителей у нас негусто.
— Произошел несчастный случай. — Марцилио ухитрился сделать скорбное лицо.
Если бы Марьотто и Антонио знали о «несчастном случае» то, что знал Пьетро, они, пожалуй, убедили бы Кангранде в справедливости своих притязаний. К сожалению, они могли обвинить Марцилио только в умышленной порче подпруги, о чем и принялись наперебой рассказывать. Марцилио на это бодро заметил:
