Продолжая удивляться, Антоний передал кубок управляющему, который, дрожа всем телом, ибо совесть его была нечиста, принял кубок, но пить не стал.
– Пей же, раб! Пей! – вскричала Клеопатра, привстав с места и устремив испепеляющий взгляд на побелевшего как мел слугу. – Клянусь Сераписом, если ты презираешь благородного Антония, я прикажу отхлестать тебя кнутом и превратить в кусок кровавого мяса, а вино это вылью тебе на открытые раны, чтобы быстрее заживали! Это так же верно, как то, что я еще займу свое место в римском Капитолии и войду туда победительницей! Ну вот, наконец-то… Выпил все-таки. Что с тобой, преданный Евдосий? Тебе дурно? Наверное, это вино похоже на ту воду иудеев, которая убивает предателей и придает силы честным. Эй, кто-нибудь, сходите обыщите его комнату. Я думаю, что он – предатель!
Управитель тем временем стоял, сжимая голову руками. Но вот он задрожал, страшно закричал и упал на колени, хватаясь за грудь, словно хотел вырвать огонь, жгущий сердце. Лицо его исказилось в судороге и сделалось пунцовым, на губах выступила пена. Он пошатнулся в сторону ложа, с которого Клеопатра наблюдала за ним с холодной жестокой улыбкой.
– Изменник! Ты получил по заслугам! Ты выпил свою чашу! – сказала она. – Скажи, сладка ли на вкус смерть?
– Подлая распутница! – завопил умирающий человек. – Ты отравила меня! Так умри же и ты! – Он с пронзительным криком бросился на нее. Но она поняла его намерения и быстрым, уверенным, как прыжок тигра, движением отпрянула в сторону, так что он успел схватить лишь ее царскую мантию и сорвал ее с изумрудной застежки. После этого он упал на пол, стал извиваться, запутавшись в этой пурпурной мантии, пока наконец не замер. Из складок ткани выглядывало страшное, искаженное мукой лицо и застывшие мертвые глаза.
Царица рассмеялась.
– Ах, раб умер в великолепных мучениях и даже хотел меня с собой забрать. Смотрите, он из моей мантии сделал для себя саван. Унесите его прочь и похороните в этом одеянии.
– Что это означает, Клеопатра? – спросил Антоний, когда стражники утащили труп. – Этот человек выпил из моего кубка. Для чего была нужна эта жестокая шутка?
– Я преследовала сразу две цели, мой благородный Антоний. Этой ночью он собирался бежать к Октавиану и унести наши сокровища. Вот я и дала ему крылья, ибо живым приходится идти, а мертвые летают. И еще: ты боялся, что я отравлю тебя, мой повелитель. Не возражай, я знаю это. Теперь ты видишь, Антоний, как просто мне было бы убить тебя, если бы у меня было это желание? Венок из роз, который ты опустил в вино, смочен смертельным ядом. И если бы я хотела покончить с тобой, я бы не остановила твою руку. О Антоний, умоляю тебя, доверься мне наконец! Даже один-единственный волосок с твоей ненаглядной головы для меня дороже жизни! А вот и слуги вернулись. Говорите, что вы нашли?
– О великая царица Египта, в комнате Евдосия, которую мы осмотрели, все готово для побега. Вещи его сложены, а в сумке – много разных ценностей.
– Вы слышите? – произнесла она, мрачно улыбаясь. – Подумайте, мои верные слуги, стоит ли предавать Клеопатру. Это не останется безнаказанным ни для кого. Пусть судьба этого римлянина станет вам предупреждением!
После этих слов пиршественный зал погрузился в испуганное молчание. Молчал и Антоний.
Глава VI
О делах ученого Олимпия в Мемфисе, об отравлении рабов, о речи, с которой Антоний обратился к своим военачальникам, и о том, как Исида покинула страну Кемет
Мне, Гармахису, нужно спешить, я буду записывать то, что мне позволено, как можно короче и многое оставлю нерассказанным, ибо боюсь не успеть закончить свое повествование. Меня предупредили о том, что конец мой близок, дни мои сочтены и скоро-скоро я предстану перед великим Судом.
После того как Антоний покинул Тимониум, наступило тягостное затишье, какое бывает в пустыне перед началом песчаной бури. Антоний и Клеопатра снова окружили себя роскошью, тратили на это безумные деньги, каждую ночь устраивая во дворце невиданные пиры. Они отправили своих послов к Октавиану, но тот их не принял. Когда надежда на заключение мира исчезла, они стали думать над тем, как защитить Александрию. Были собраны отряды солдат, построены боевые корабли, и к приходу Октавиана была готова великая сила, готовая дать отпор.
Я же с Хармионой начал последние приготовления к свершению мести. Я проник во все дворцовые тайны, и все мои действия несли зло. Я убедил Клеопатру, что она должна развлекать Антония, чтобы им снова не овладела печаль, и она стала высасывать из него силу и энергию, опаивая вином и нежа в роскоши. Я давал ему мои снадобья, и они опьяняли его, наполняя его душу мечтами о счастье и о власти, и приводили в еще большую тоску после пробуждения, которое приносило ему тяжкие страдания. Очень скоро без моих лекарств он уже не мог заснуть, и я, все время находясь рядом с ним, подчинил себе его ослабевшую волю настолько, что без моего одобрения он не способен был и шагу ступить. Клеопатра тоже сделалась очень суеверна, постоянно обращалась ко мне за помощью и стала во многом полагаться на мои советы. Но все мои пророчества были лживыми.
Кроме того, я плел и другие интриги везде, где только мог. Слава моя во всем Египте была большой, ибо за долгие годы затворничества, проведенные в Тапе, она распространилась на всю страну. Ко мне приходили многие знатные люди, как в надежде поправить здоровье, так и потому, что я пользовался особым расположением и милостями Антония и царицы, ибо в те дни тревоги и сомнений все хотели знать, как обстоят дела в стране и что их ждет. Все они слышали от меня уклончивые ответы, вселяя недоверие к царице, многих я и вовсе отвратил от нее. Однако никто не мог уличить меня в подстрекательстве. Клеопатра послала меня в Мемфис, чтобы я убедил жрецов и правителей набрать в Верхнем Египте людей для пополнения войск, защищающих Александрию. В Мемфисе я беседовал с верховными жрецами, и мои слова были так глубокомысленны и так полны иносказаний, что они признали меня мудрецом, посвященным в сокровенные таинства древних знаний. Но как я, целитель и ученый врач Олимпий, постиг эту науку, никто не знал. Позже они тайно посетили меня, и я, сделав священный жест, известный только братству заговорщиков, просил их не спрашивать у меня, кто я, но выполнять мои приказания и не посылать помощи Клеопатре. Я сказал им, что нужно договориться о мире с Октавианом, ибо только при его поддержке в Кемете могут сохраниться храмы и служение богам. Итак, получив знамение от священного Аписа, жрецы пообещали публично, на словах помочь Клеопатре, но сами втайне от нее отправили послов к Октавиану.
