— А когда у тебя день рождения? — спросила Карла.
Самоуверенность Орланду мгновенно испарилась. Он пожал плечами.
— Дни рождения — это для детей. Богатых детей.
— У меня тоже нет дня рождения, — вставила Ампаро.
— Правда? — удивился Орланду.
Ампаро закивала, и Орланду снова приободрился.
— Я родилась весной, — сказала Ампаро.
— А я родился осенью, — сказал Орланду. — Это я знаю. Он посмотрел на Карлу, должно быть заметил ее смятение, потому что немного подумал, улыбнулся, а затем покачал головой.
— Я? Ваш сын? — произнес он. Потом снова покачал головой. — Я хотел бы, да, конечно, но вряд ли это я.
— А почему нет?
Он пожал плечами и высказал то, в чем она не посмела признаться себе сама.
— Вы слишком красивы, — сказал он. — Взгляните на меня. — Она поглядела. Проблеск надежды в ее душе померк. Орланду улыбнулся убедительности своего доказательства. Он сказал: — Неужели вы думаете, что я тот мальчик?
Томазо переступил с ноги на ногу, и Карле стало совестно, что она держит их среди улицы. Она ничего не ответила Орланду. И посмотрела на Ампаро.
— Почему бы тебе не пригласить своих друзей к нам на ужин?
Глаза Орланду широко раскрылись. Ампаро кивнула ему.
— Точно, — сказала Ампаро. — Идемте, поужинаете с нами в оберже.
Орланду торопливо заговорил с Томазо, на лице которого отразилось нежелание и смущение. Орланду, не проявляя снисхождения к раненому другу, схватил Томазо за здоровую руку и улыбнулся Карле.
— Спасибо, ваша светлость, большое спасибо. Мы идем.
* * *
В Английском оберже Никодим приготовил ягненка и лепешки, Орланду же был вне себя от волнения, когда выяснилось, что в любой момент ожидается прибытие великолепного капитана Тангейзера. Но пока что он не хотел лишних потрясений, поскольку с батареи на стене Сент-Анджело вернулся Борс; лицо его было черно от пороха. Он притащил две большие бутыли вина в оплетке и, как оказалось, явился вполне достойной заменой объекта слепого поклонения юности. Орланду сидел за столом в трапезной вместе с варваром-англичанином и Томазо, героем Сент-Эльмо, он переводил для них обоих, и кто запретил бы ему гордиться тем, что два таких человека принимают его как равного?
Пока они ели и пили, разговор шел о кровопролитной осаде на другой стороне гавани, об удивительной стойкости защитников и самоубийственной храбрости янычаров и о том, какое это чудо, что форт продержался уже семнадцать дней. Даже самые закаленные рыцари в Сент-Эльмо, говорил Томазо, такие как Ле Мас, Луиджи Бролья, Хуан де Гуарес, сомневались, что сумеют продержаться еще три-четыре дня, несмотря на прибывающее ночами подкрепление. Никто там не надеялся остаться в живых, за исключением разве что мальтийских пловцов, которым было приказано, когда несчастье произойдет, спуститься к воде и оставаться еще один день. Время от времени глаза Орланду блестели от слез, и Карла думала, отчего проявления отваги трогают мужские сердца, как ничто другое.
На десерт Никодим подал хлеб, поджаренный в сливочном масле, посыпанный марципаном и сахаром, и был единодушно провозглашен царем поваров, после чего разговор пошел о будущем кампании. Карты чертились на столе свечным воском, пальцами и острием ножа в лужицах разлитого вина. Спорили о стратегиях противников, о хитроумии Драгута (Борс клялся, что убил его сегодня выстрелом из пушки), о неистовстве Мустафы-паши, которая равнялась блистательности Ла Валлетта. Борс рассказывал байки о своих последних приключениях в войнах Карла Пятого и о службе Тангейзера под хвостатыми знаменами Сулеймана. И с каждым рассказом глаза Орланду делались все шире, все безбрежнее от жажды подвига. И хотя он ничего не говорил, Карле было грустно, ибо именно так разрастались и расцветали военные мифы; в них верили даже те, кто должен был знать наверняка их лживость, ибо сами они — живое подтверждение жестокости и безумия войны.
Хотя, может быть, и не знали или не позволяли себе знать, ибо их восторженность была неистощимой, а разговор перешел на оружие, на превосходство турецких мушкетов, на слабость турецких доспехов, не выдерживающих ближнего боя, на топоры и булавы, алебарды, кинжалы и пики, на различной ширины и длины мечи, на их гарды и поперечное сечение, на боевые молоты, которые Борс считал самым надежным инструментом, не знающим равных.
Все это время женщины были тенями на фоне стены, но если Ампаро была рада и наслаждалась теплотой и душевностью компании, то Карла валилась с ног от усталости. В любом случае ей было невыносимо превознесение войны после той печали, которую она испытала в палате «Сакра Инфермерии». Матиас не появился, никто не знал, когда он вернется. Она извинилась и под хор благословения и благодарностей ушла спать, легла, мгновенно погрузившись в глубокий сон.
Она проснулась, ощутив на плече чью-то руку. Ампаро стояла у ее кровати со свечой. Она была завернута в полотенце и с трудом сдерживала волнение.
— Карла, — сказала Ампаро, — это Орланду! Это все-таки Орланду!
Карла свесила ноги с матраса и соскользнула на пол. Сердце опережало разум, подпрыгивая до самого горла. Она схватила Ампаро за руку. И сумела проговорить:
— Орланду?
— Тангейзер говорит, Орланду твой сын.
Голова у Карлы шла кругом, она едва не упала обратно на кровать. Она чувствовала, как дрожащее отчаяние сдавливает ей грудь. Карла судорожно вздохнула. Орланду ее сын. Орланду ее сын.
Слезы застилали взгляд. Она сказала вслух:
— Орланду мой сын.
— Ну разве не чудесно? — сказала Ампаро.
Карла поспешно кинулась мимо нее к плащу. Потом повесила его на место. Она не может идти к нему в ночной рубашке. Карла повернулась к простому черному платью, разложенному на столе. Волосы, подумала она. Они растрепаны после сна. Мальчику, разумеется, это безразлично. Но все равно.
Она снова судорожно вздохнула.
— Скажи Орланду, что я сейчас спущусь.
Карла стянула через голову ночную рубашку и отшвырнула на кровать. Ампаро сказала:
— Орланду здесь уже нет.
Карла застыла от ужасного предчувствия. Она закрыла глаза, снова открыла и посмотрела на Ампаро. Радость Ампаро, все еще искренняя, теперь омрачилась. Карла заставила себя успокоиться.
— Где он? — спросила она со всем спокойствием, на какое была способна.
— Не знаю. Тангейзер с Борсом отправились его искать на верфи.
Карла взяла ночную рубашку и снова натянула на себя. В конце концов, хватит и плаща, и черт с ними, с волосами.
— На Калькаракские верфи? — спросила она.
