Медведев с легкой улыбкой склонил голову и направился к убитому им человеку.
Василий вытащил из мертвого тела свой меч и, пучком травы отирая кровь, с лезвия, сказал:
— Не прячьте оружие. Кажется, к покойникам идет подкрепление.
Все прислушались.
— Та! — удивленно воскликнул Шлейниц. — Не меньше десять коней.
— Если бы не мальчик, я не двинулся бы с места, — сквозь зубы произнес Глинский, — но он еще слишком мал, чтобы драться, а стоять в стороне я бы ему не позволил.
Медведев пожал плечами и вскочил в седло.
Набирая скорость, они помчались к Гомелю. Василий, ехавший последним, оглянулся.
Позади, на дороге, появилась группа всадников и окружила мертвые тела. Всадники спешивались, и Медведев понял, что погони не будет…
— Михаил, — сказал Глинский сыну, не сводившему с Медведева восхищенных глаз, — сегодня этот человек спас тебя от смерти. Он настолько благороден, что считает свой поступок не заслуживающим внимания и не пожелал открыть нам своего имени. Мир тесен, а храбрых и благородных людей в нем не так уж много. Запомни этого человека на всю жизнь, и если ты когда-нибудь встретишь его — не забудь, чем ты ему обязан!
— Я запомню, — твердо сказал мальчик и низко поклонился Медведеву.
— Я уважаю чужие тайны и ни о чем тебя не расспрашиваю, — сказал Глинский Василию, — но хочу, чтобы ты знал людей, которых спас. Я — князь Лев Глинский, это мой сын Михаил, а это — наставник сына Ганс Шлейниц. Михаил с Гансом едут за границу и вернутся не скоро, но я остаюсь здесь. У меня есть еще сыновья и дочери — я расскажу им обо всем. Если когда-нибудь тебе понадобится помощь, передай любому Глинскому всего два слова: "Стародубская дорога". Мы сделаем для тебя все.
Медведев вежливо поклонился:
— Благодарю, князь. При необходимости — воспользуюсь.
Они стояли на дороге у въезда в город, и впереди виднелся костер стражников на гомельской заставе.
— Если позволишь, князь, простимся здесь, — сказал Медведев. — Я поеду вперед. Не надо, чтобы нас видели вместе.
— Будь по-твоему, хотя я не знаю, почему это необходимо.
— Князь, я умею хранить свои тайны и, как ты, уважаю чужие. Я ни о чем тебя не расспрашивал, потому что это не мое дело. Я оказался на дороге случайно, ничего о тебе, как и о тех людях, что на тебя напали не знаю, и забуду обо всем этом происшествии, как только мы расстанемся. Я хотел бы, чтобы ты поступил так же.
— Твоя воля. Но помни: князья Глинские — твои друзья!
— Спасибо, князь!
Ганс поклонился Василию молча, а Михаил, прощаясь, сказал:
— Я вырасту и вернусь. Лет через десять. И тогда мы непременно встретимся. Я отдам тебе долг. Только ты подожди эти десять лет, ладно? Ну, постарайся, чтоб тебя до этого времени не убили!
Медведев улыбнулся.
— Князь, — почтительно сказал он мальчику, — я обещаю тебе остаться целым и невредимым хотя бы для того, чтобы увидеть, каким ты станешь, когда вырастешь! Прощайте!
И, весело махнув рукой, он галопом помчался к заставе.
— Странный шеловек, — задумчиво сказал Ганс, глядя вслед Медведеву. — Одет как смерд, говорит, как князь.
— Отец, я не хотел при нем спрашивать — кто были эти люди?
— Михаил, тебе следовало бы взять урок скромности у человека, который только что был здесь.
Раз я сам не говорю тебе об этом, следовательно, это дело, которое тебя не касается.
— Но я уезжаю, а ты остаешься в опасности!
— Не тревожься за меня. Впредь я буду осторожнее. О сегодняшнем же событии забудь все, кроме человека, которому ты обязан жизнью.
Вдруг Шлейниц побледнел и сказал Глинскому по-немецки:
— Я вспомнил! Олелькович спрашивал, по какой дороге мы поедем. Это были его люди!
— Молчи, Ганс, — по-немецки ответил ему Глинский. — И никому об этом ни слова, если дорожишь своей и моей жизнью! Уезжай спокойно и позаботься, чтобы Михаил вырос сильным и бесстрашным воином. Неизвестно, какое его здесь ждет будущее.
— Клянусь тебе, — торжественно произнес Ганс, — твой сын вернется воином, каких мало будет в Европе! Я отдам его воспитанию весь свой жизнь, а мой сын станет ему брат. Два года я учить Михаил. У него большой способности. Поверь, князь, его ждет великий будущий.
— Боюсь, ты преувеличиваешь Ганс.
— О чем вы говорите? — обиделся мальчик. — Я тоже хочу слушать! Скажите по-русски.
— Мы говорим о том, что князя Михаила Глинского ждет большое будущее. Так утверждает Ганс, а я не решаюсь этому поверить.
— О та! — подхватил Ганс. — Я спорю с твой отец, что ты будешь знаменитый и мудрый шелофек! Твой слава, как воин, будет гром и молния на весь литовский и русский народ, а твой имя будут уважать каждый европейский государь!
Глаза мальчика вспыхнули.
— Отец, — сказал, он, — мне жаль, что ты не веришь! Я постараюсь сделать все, чтобы Ганс выиграл ваш спор!
…Кто знает, быть может, именно здесь, на Стародубской дороге, в этот самый момент в юном князе Михаиле Глинском впервые проявилась его знаменитая гордость, которая впоследствии так дорого обошлась Великому Московскому княжеству!
Пройдет двадцать лет, но Ганса уже не будет в живых, чтобы своими глазами увидеть, с каким блеском он выиграл спор и как причудливо сбылись все его предсказания!
Было уже далеко за полночь, когда Медведев вернулся на постоялый двор, где его ждали друзья. Никому не удалось обнаружить кареты с похищенной девушкой. Егора оставили ночевать на том дворе, где, по словам Алеши, намерен был остановиться Кожух.
— Боюсь, они проехали мимо Гомеля… — озабоченно сказал Медведев. — Завтра нам обязательно надо узнать, где находится князь Семен Бельский, Но кто может знать это?
И вдруг Филипп радостно взревел и хлопнул себя по лбу ударом, который мог бы свалить быка.
— Йоххо! Знаю? Гомельский князь Иван Андреевич Можайский! Он ведь близкий друг семьи Беяьских! Он наверняка знает, где Семен. Клянусь уздечкой! Он не сможет мне отказать. Мой отец был с ним до конца, когда они бежали от Василия Темного.
— Это очень опасно, — заметил Медведев. — Если Можайский в дружеских отношениях с Семеном и предупредит его о твоем посещении, Семен сразу поймет, в чем дело, и тогда мы наверняка даже близко не сможем подъехать к его владениям!
— Не думаю, чтобы старик Можайский так плохо отплатил сыну за верную службу отца! Кроме того, я не скажу ему, зачем мы ищем Бельского. Почему он должен предполагать, что мы хотим Семену зла? И, наконец, у нас просто нет другого выхода!
— Фиши прав, — оживился Картымазов. — Если есть в Гомеле человек, который точно знает, где Семен" так это только князь Можайский.
