После того, как знатные вельможи были разведены по отведенным им помещениям, Раймонд сказал:
– Поскольку французский король не ложится с женой, то и мне неловко поступать иначе…
Он рвался в донжон выпивать, играть и смеяться со своими рыцарями. Князь Антиохийский любил проводить время с обожающими его простыми воинами, а после общения с французским королем ему, наверное, особенно хотелось почувствовать себя хозяином. Но этот день так переполнился разочарованиями, что Констанция мечтала остаться с ним наедине, беседовать по душам без сварливого, обидчивого Луи, без избалованной, надменной Алиенор, лежать, как все эти годы, на родном плече, заснуть с мужем в одной постели, чтобы каждый раз, когда она повернется во сне, он обнимал ее, тоже не просыпаясь. Констанция умоляюще попросила:
– Раймонд, пожалуйста, не покидай меня! Ты же не паломник! Пусть Луи поступает, как ему угодно, сдается, его жена не будет горевать, если он несколько ночей не поспит с ней, а мне будет не хватать тебя!
Она попыталась взять его за руку, но Раймонд отпрянул. Не меньше Людовика князь боялся оказаться в женских силках, только Пуатье опасался не греха вожделения, а скуки семейной опочивальни, в которой ему не хватало солдатских шуток и казарменного веселья.
– Констанция, право, ну что за каприз! Это ведь только пока французы в замке. Не стоит смущать этим Людовика!
– У короля в голове только Иерусалим. Он мечтает добраться до храма Гроба Господня и получить там полное отпущение грехов. Про Алеппо он даже не думает.
Раймонд усмехнулся, привычным, небрежным жестом потрепал жену по голове:
– Рыцарей не за молитвы в рай пускают. Придется бравому вояке вспомнить, что Иерусалим завоеван уже полвека назад, и изыскать себе новую достойную цель, помимо укрощения супруги.
– Не стоит встревать в чужие склоки.
– Моя племянница решительней и мужественней половины французских рыцарей, и больше половины ополчения – ее вассалы. Ее расположение нам необходимо. Доверься мне, детка, не будь строптивей Алиенор…
Она отступила. Нечего обращаться с ней, как с ребенком. Уж хуже Алиенор Констанция вряд ли сумела бы стать.
– Раймонд, тебе никогда не удастся одновременно расположить к себе и короля, и королеву. И ты запрягаешь неправильную лошадку.
Ах, зря она это сказала! Князь не любил противоречий и еще меньше – указаний на свои промахи.
– Я запрягаю единственную лошадь, готовую везти мой воз.
Холодно пожелал доброй ночи, повернулся и пошел к выходу, громыхая сапогами, не оглядываясь. Что ж, если ему не хочется оказаться с ней наедине, спать в ее постели, пусть ради недостижимой симпатии Луи валяется на соломе казармы, слушает храп пьяных ратников.
Армия французов добралась до Утремера, но что толку в армии, возглавляемой монахом? Что толку в сильных телах рыцарей, если внутри их сидят робкие души, не стремящиеся к победам? Что хотел сказать Господь, когда прислал вереницу кающихся туда, где требовалось могучее, неукротимое воинство? Она сама всегда считала, что Европа обязана явиться им на помощь безвозмездно, не ожидая богатств или земель, но теперь те, кто жадно внимал рассказам о богатствах нехристей, казались предпочтительнее грезящих лишь о небесной награде.
Раймонд был уверен, что уговорит, убедит или заставит слабого короля исполнить свою волю, если не сам, то с помощью Алиенор. Так сильное тело уверено, что справится с бестелесным духом. Так весло пытается прорвать воду.
На следующий день антиохийцы и французы отстояли в церкви Святой Анны торжественную мессу. Никто, конечно, не ждал от его высокопреосвященства указания на четкие цели военной кампании, но Эмери Лиможский мог бы с амвона воодушевить крестоносцев, избрав темой проповеди вдохновляющие победы царя Давида. Ан нет, упрямый клирик предпочел толковать послание святого Петра к коринфянам, уверяя, что без милосердия и любви не унаследовать Царства Божия. Похоже, каждый связал с новым Крестовым походом собственные надежды, и его высокопреосвященство патриарх Великой Антиохии, Сирии, Киликии и Месопотамии, продолжающий уповать на обращение неверных, – не исключение.
И все же подлинное и глубокое волнение пришельцев, впервые причастившихся на Святой земле, захлестнуло паству и покрыло все несогласия и противоречивые толкования, как прилив покрывает мусор и коряги на отмели. Уже не только Людовик, но многие паломники без стеснения лили слезы. Констанция тоже всем сердцем ощутила божественное присутствие Иисуса Христа и вновь поверила, что поход непременно увенчается блистательными победами. Она удержится от унизительных примирений, не будет думать о вчерашней ссоре с супругом. Вместо этого любой ценой продолжит скреплять мир между бурным, как вино, Раймондом и кислым, как уксус, Людовиком, продолжит привечать эту неприятную Алиенор, завоевывать расположение гостей щедростью к предводителям и заботой о простых солдатах. Вдохновленная своим решением, княгиня поспешила в старые римские термы, спешно оборудованные под госпиталь. Французская королева не смогла присоединиться, передала, что сама едва жива и нуждается в отдыхе.
В просторной круглой зале, служившей в прежние дни калдарием, стоял непереносимый смрад смешанных испарений рвоты, пота, экскрементов и гниющих ран. Вонь облепила, окутала, испачкала, подступила тошнота, дышать пришлось через надушенный розовым маслом платок. Войско еще в Атталии вовсю косили мор, голод и ранения, и все те, кто не мог выдержать предстоящего морского плавания, были оставлены умирать на враждебном берегу, но трехдневный путь растянулся на три мучительные недели блужданий по морским хлябям, и многие, взошедшие на борт здоровыми, занедужили за время тяжкой одиссеи.
Тем не менее весь мраморный пол, проходы, каменные лавки и углы тепидария и фригидария были заняты телами хворых крестоносцев-паломников. Истощенные, истерзанные мученики стонали, хрипели, бредили, кричали, корчились, молили о питье или лежали пластом в беспамятстве на охапках соломы, укрытые грязным и рваным тряпьем. Из Франции ополчение вышло в сопровождении нескольких сот женщин, взявших на себя обет ухаживать за ранеными и заботиться о нуждающихся. Но так труден и полон опасностей оказался путь, и так дорого стоило место на судах, переправлявших остатки армии, что никто из маркитанток не достиг вожделенного берега Палестины. Между страдальцами сновали, как трудолюбивые пчелы, монахи монастыря Святого Симеона. Милосердные братья-бенедиктинцы молились, утешали, чертили святой водой кресты на лбу больных, омывали раны вином и вешали на грязные шеи ладанки.
