Господин де Керкадью облизал губы.
– А с кем у него свидание? – спросил он, пытаясь придать голосу твердость.
Господин де Латур д’Азир наклонил красивую голову, опустив взгляд на сверкающий паркет.
– Со мной, – произнес он спокойно, уже понимая, что эти слова посеют беду, и сердце его сжалось. Он услышал, как слабо вскрикнула Алина, и увидел, как отшатнулся в ужасе господин де Керкадью.
И тогда маркиз очертя голову пустился в объяснения:
– Зная о ваших с ним отношениях, господин де Керкадью, и из глубокого уважения к вам, я сделал все от меня зависящее, чтобы избежать этого, – хотя, как вы понимаете, смерть моего дорогого друга и кузена Шабрийанна призывала меня к действию и я знал, что друзья осуждают мою осторожность. Однако вчера этот молодой человек заставил меня отказаться от сдержанности. Он спровоцировал меня умышленно и публично, грубо оскорбив, – и завтра утром… в Булонском лесу… мы деремся.
В конце он слегка запнулся, ощутив враждебную атмосферу, в которой внезапно оказался. Он был готов к враждебности господина де Керкадью, но никак не ожидал ее от Алины.
Маркиз начал сознавать, что на пути, который, как ему казалось, он расчистил, возникли новые препятствия. Однако его гордость и чувство справедливости не оставляли места для слабости.
Переводя с дяди на племянницу взгляд, всегда такой смелый и прямой, а сейчас странно уклончивый, он с горечью понял, что, даже если завтра убьет Андре-Луи, тот отомстит ему своей смертью. Нет, он ничуть не преувеличивал, придя к выводу, что этот Андре-Луи Моро – его злой гений. Теперь Латур д’Азир ясно видел, что ему никогда не удастся победить противника, – последнее слово все равно останется за Андре-Луи. Маркиз осознал это с горечью, яростью и чувством унижения – до сих пор неведомым ему – и еще яростней стал стремиться к цели, понимая всю тщетность своих попыток.
Внешне он казался спокойным и невозмутимым, как человек, с сожалением принимающий неизбежное. Господин де Керкадью понял, что его невозможно остановить.
– Боже мой! – вот и все, что он произнес чуть слышно, вернее, простонал.
Господин де Латур д’Азир, как всегда, сделал то, чего требовали приличия, – он откланялся. Он понимал, что не подобает более оставаться там, где его новость произвела такое впечатление. Итак, он удалился, унося в душе горечь, сравнимую лишь со сладостью надежд, с которыми ехал в Медон. Да, последнее слово, как всегда, осталось за Андре-Луи Моро.
Когда маркиз вышел, дядя и племянница переглянулись, и в глазах обоих был ужас. Алина, бледная как полотно, в отчаянии ломала руки.
– Почему вы не просили его… не умоляли?.. – Она замолчала.
– А зачем? Он прав, и… есть вещи, о которых нельзя просить. Просить о них – напрасное унижение. – Он сел со стоном. – О, бедный мальчик, бедный, запутавшийся мальчик!
Как видите, ни один из них ни на минуту не усомнился в исходе.
На обоих подействовала спокойная уверенность, с которой говорил Латур д’Азир. Он не был хвастуном и считался исключительно искусным фехтовальщиком.
– Что значит унижение, когда речь идет о жизни Андре!
– Я знаю. Боже мой! Разве я сам этого не знаю? Я бы унизился, если бы мог надеяться, что, унизившись, добьюсь своего. Но Азир – человек твердый и неумолимый, и…
Внезапно Алина покинула его.
Она догнала маркиза, когда тот уже садился в карету, и окликнула его. Он обернулся и поклонился.
– Мадемуазель?
Он сразу же догадался, о чем пойдет речь, и уже предчувствовал страшную боль от того, что вынужден будет ей отказать. Однако, следуя приглашению, он вошел за Алиной в прохладный зал с мраморным полом в черно-белую клетку. Посредине зала стоял резной стол из черного дуба, возле которого маркиз остановился и встал, слегка опершись на него. Алина села рядом в большое малиновое кресло.
– Сударь, я не могу позволить вам вот так уехать, – сказала она. – Вы представить себе не можете, каким ударом для дяди будет, если… если с его крестником случится завтра непоправимая беда. То, что дядя говорил вначале…
– Мадемуазель, я все сразу понял и, поверьте, весьма огорчен сложившимися обстоятельствами. Можете не сомневаться, что это так. Вот все, что я могу сказать.
– Неужели это все? Андре очень дорог своему крестному.
Умоляющая нота резанула его как ножом, и внезапно у него возникло другое чувство, которое, как он осознавал, было недостойно его, но от которого невозможно было отделаться. Он не решался выразить это чувство словами и признаться самому себе, что в человеке столь низкого происхождения он видел соперника, и тем не менее приступ ревности был сильнее, чем безграничная гордость за свой знатный род.
– А вам он тоже дорог, мадемуазель? Кем является Андре-Луи для вас? Простите мой вопрос, но я хочу понять все до конца.
Наблюдая за Алиной, он заметил, что лицо ее залила краска. Сначала он решил, что это смущение, но ее синие глаза сверкнули, и он понял, что это гнев, и успокоился. Раз она оскорблена его предположением, можно не волноваться. Ему и в голову не пришло, что он мог неверно истолковать причину ее гнева.
– Мы с Андре вместе играли в детстве, и мне он тоже очень дорог. Я отношусь к нему как к брату. Если бы я нуждалась в помощи и рядом не оказалось дяди, Андре был бы первым, к кому я обратилась бы. Я ответила на ваш вопрос, сударь? Или вы желаете еще что-нибудь обо мне узнать?
Он закусил губу. Конечно, сегодня утром он слишком расстроен, иначе ему никогда бы не пришло в голову глупое подозрение, оскорбившее ее.
Маркиз очень низко поклонился.
– Мадемуазель, простите, что я задал вам подобный вопрос. Вы дали более полный ответ, чем я смел надеяться.
Он замолчал, ожидая, чтобы она продолжила разговор. Некоторое время Алина сидела молча, в растерянности, на белом лбу обозначилась морщина, пальцы нервно барабанили по столу. Наконец она ринулась в бой:
– Сударь, я пришла, чтобы умолять вас отложить поединок.
Она увидела, что его темные брови приподнялись, а красивые губы тронула полная сожаления улыбка, и торопливо продолжала:
– Какую честь может принести вам подобная встреча, сударь?
Это был тонкий удар по фамильной гордости, которая, как она полагала, преобладала у маркиза над всем прочим и которая столь же часто заставляла его совершать ошибки, как и поступать правильно.
– Мадемуазель, я ищу тут не чести, а справедливости. Я уже объяснил, что не я добивался этого поединка. Мне его навязали, и честь не позволяет мне отказаться.
– Но если вы пощадите его, разве это нанесет урон вашей чести? Сударь, никто не подумает усомниться в вашей храбрости и неверно истолковать ваши мотивы.
