— Единственная моя печаль, — говорил я им, — это что нам придется возиться в вонючем сарае с этим ракетами, в то время как Якубу и остальным достанется самое веселое. Проклятье, Иззат, меня так и подмывает порубать всех этих русских: есть там у них один пустоглазый мерзавец по имени Игнатьев — я тебе о нем не рассказывал? Две пули в живот из этой хлопушки и саблей по горлу: вот и все, что ему требуется. Ей-богу, меня сегодня просто испепеляет жажда.
— Это хорошая жажда, — одобрительно кивает Кутебар. — Но лучше думай, английский, про бесчисленные сотни неверных свиней — прости за слово «неверных», я русских имел в виду, — которых мы отправим на дно Арала с помощью этих прекрасных pa кет. Разве это работа недостойная воина?
— Ну, да, не спорю, — хмыкаю я. — Но это не одно и то же, что вонзать им в брюхо клинок и смотреть, как они корчатся. Вот это мой стиль. Слушай, а я рассказывал тебе про Балаклаву?
Даже не знаю, с чего на меня напала такая жажда крови, но с наступлением вечера она только усилилась. Ко времени, когда настала пора садиться в седло, перед моими налитыми кровью глазами стояла расплывчатая фигура: Игнатьев в казачьей шапке с царским орлом во всю грудь на мундире. Я мечтал растерзать его, жестоко и безжалостно, и всю дорогу, которую мы проделали по Кызылкуму в сгущающейся тьме, мне грезились приятные кошмары, в которых я разделывался с ним. Время от времени меня обуревало неистовое веселье, и я напевал избранные места из «Кожаной бутылки», «Джона Пиля» или других модных сочинений. Всадники переглядывались и ухмылялись, а Кутебар пробурчал, что меня, видимо, околдовали. Шелк постоянно держалась стремя в стремя со мной: к сожалению, не настолько близко, чтобы ущипнуть ее, и почти не раскрывала рта, но при этом не отрывала от меня взора. Да и неудивительно, что девушке это нелегко превозмочь, особенно когда она первый раз отведала Флэши. Меня не оставляли сладостные воспоминания, и я поклялся себе продолжить ее образование, ибо эта милашка заслуживает того, но не прежде, чем утолю жажду убийства этих русских. Это — прежде всего, и к моменту, когда мы тихо въехали в скудный лесок, лежащий в какой-то полумиле от форта Раим, меня буквально нужно было удерживать, чтобы я не бросился в бой.
Пришлось провести в холодной тьме добрый час, пока все всадники без шума собрались в лесу — каждый зажимал лошади ноздри или накрывал ей голову, — я же изводился от нетерпения. Ожидание бесило меня, нам уже давно надо быть на берегу и крушить русских — об этом я без обиняков заявил Якубу, когда тот вынырнул из тени, очень воинственный в своем остроконечном шлеме и красном плаще. В ответ я получил заверение, что мы нападем, как только луна спрячется за гряду облаков.
— Медлим, медлим, медлим, — говорю я. — Чего дожидаемся, а? Эти скоты в любой момент могут протрубить побудку.
— Терпение, кровный брат мой, — отвечает он, одарив меня сначала озадаченным взглядом, затем улыбкой. — Скоро ты сможешь засунуть свои ракеты им в глотку. Да хранит тебя Аллах. Кутебар, сбереги свою никчемную шкуру, если сможешь, и ты, бесценная моя Шелк, — он приблизился к ней и пригнул ее голову к своей груди, что-то шепча.
«Вот дела, — думаю, — интересно, получится у тебя на скачущей лошади? Надо как-нибудь попробовать». Тут Якуб негромко воззвал в темноте:
— Во имя Аллаха! Киргизы, узбеки, таджики, калмыки, турки: вспомните Ак-Мечеть! Рассвет подгоняет нас! — и вождь издал свой странный, стонущий кокандский свист, и с грозным ревом под стук копыт вся орда хлынула из-под деревьев на открытую степь, направляясь к форту Раим.
Будь я в тот момент часовым на стенах, то умер бы от апоплексического удара. Мгновение назад степь была пуста, и вот она уже покрыта густой массой верховых, мчащихся к форту. Мы покрыли с четверть мили, прежде чем хлопнул первый выстрел, и на полном скаку устремились к прогалу между рекой и фортом. Со стен доносились тревожные крики и ружейные выстрелы, а всадники в один голос заревели боевой клич гази (один, правда, кричал «Талли-ху! Хей-хей!»), и все пять тысяч буйнопомешанных хлынули вниз по склону, туда, где блестело море, где замерли на воде корабли, где громоздились береговые склады. Люди разбегались в панике, когда мы, визжа, вращая саблями и стреляя, лихо перепрыгивая через ящики и палатки, помчались меж высоких гор поклажи. Люди Якуба устремились мимо навесов и сараев налево, в то время как наш отряд и силы Сагиб-хана повернули к пирсу.
Боже, какой там царил хаос! Я, как дервиш, мчался по пятам за Кутебаром, вопя: «Давай, вперед! Хей-хей, чертовы чужаки, Флэши идет!» Мы лавировали между постройками, слыша доносящуюся слева пальбу и испуганные крики спящих, и вопили как проклятые. Когда мы вырвались из последнего проулка на открытый берег и свернули ко входу на пирс, какой-то храбрый русский закричал и выпалил из пистолета. Распевая «Правь, Британия», я кинулся на него, выстрелил, но промазал, и тут впереди кто-то замахал факелом. Мы были окружены темными фигурами, которые схватили наших лошадей под уздцы, едва не выбросив нас из седел, и повели к большому го-дону на северной стороне причала.
Я находился на грани кипения, когда въехал в этот сарай, полный полуголых туземцев с факелами, едва не подпрыгивающих от возбуждения.
— Так-так, славные ребятки! — кричу я. — Где же эти «конгривы», а? Живее, парни, мы же не можем возиться тут всю ночь.
— Эти дьявольские огни здесь, о сокрушитель тысяч, — произносит чей-то голос. И точно: передо мной высилась гора ящиков, на которых я в чадящем свете факелов разглядел широкую стрелку и хорошо знакомую надпись: «Королевский завод легкого оружия. Обращаться с крайней осторожностью. Взрывоопасно. Верх».
— И с какой же стати все это великолепие тут очутилось, как думаешь? — обращаюсь я к Кутебару. — Полагаю, об этом нам может рассказать какой-нибудь мерзавец из Бирмингема, у которого карман полон долларов. Отлично, ребята, вытаскивайте их, вытаскивайте!
Пока они суетились, я подбодрил их еще одной арией из «Джона Пиля» и поскакал к дальнему краю го-дона, выходившему на море, и обозрел бухту.
Дочь Ко Дали держалась рядом, как и болтливый ниггер, указавший нам, где какие корабли расположены. Там были два парохода — дальний из них «Обручев», — три парусных судна, из коих «Михаил» стоял позади всех к северу, и один кеч. В свете луны, отражающейся на зеркальной глади моря, все они виднелись как на ладони.
— Вот это забава! — говорю я. — Мы их в два счета перетопим. Как дела, дорогая? Шикарный наряд, хотел я сказать. — Я приобнял ее, но она вывернулась.
— Станки, английский, ты должен руководить их установкой, — заявляет Шелк, и мне пришлось забыть про зрелище бухты и хор будоражащих кровь военных кличей и стрельбы, гремевший на берегу. Я поехал к рабочим, увидел вынутый из разломанного ящика станок и показал им, где его установить — у самой оконечности го-дона, как раз над скоплением шлюпок и барж, покачивавшихся на волнах в шести футах под нами.
